— И что ж ты такой колючий? Уж не колдовской ли?
Филька заглянул внутрь лепестковой чашечки. Мурашки побежали по спине. Дна внутри чашечки не было. Лепестки уходили куда-то в темную мерцающую пропасть, тычинки-волоски просто висели в середине цветка, ни к чему не прикреплялись.
Снаружи — цветок как цветок, — подумал Филька. — Только вот внутри у него…
— А, ядрена, чего ж я тут с цветочками цацкаюсь! — вскакивая, воскликнул он, вновь вспомнив про татар, про Прасковью. — Надо же туда, к своим… Хоть бы все целы были!
Фильке перебежал поляну и у согнувшейся березы остановился.
А куда бежать? — подумал он. В село? В зимовье? Прасковья-то с девками в Зимовье, как-нибудь схоронятся, значит, сначала в село. Однако ж через лес, напрямик, опасно. Вдруг татарва по лесу шарит? Нарваться — запросто… Нет, сперва надо на проселок выйти. Если там в порядке и никого, тогда можно и в село идти.
Филька пошел назад. Пересекая поляну, отыскал глазами то место, где среди примятого папоротника виднелся чудной цветок, сплюнул, перекрестился и зашагал в сторону поселка.
Выйдя к проселку, Филька потоптался в приобочном молодняке. Ничего подозрительного не заметив, все же решил идти краем дороги. Шагов через тридцать увидел в кустах обглоданные кости и клочья шкуры.
Ого, подумал он, а тут волки чью-то корову задрали, совсем недавно, с неделю назад, не позже…
Филька двинулся было дальше, как вдруг на глаза ему попалась веревка с вплетенной красной лентой.
— Сто-ой! — сказал он себе. — Веревка-то моя! Это ж я ее той блудливой корове повешал на шею, чтоб с другими не путать. Как она здесь очутилась? Наша-то гулена вернулась же!
Филька присел, рассматривая клочья шкуры.
— Ты глянь-ка, и масть точь-в-точь, как у нашей, и вон рог один неправильно загнут… Колдовство какое-то, да и только! — поскреб он а затылке.
Из глубины леса донеслось конское ржание. Филька осмотрелся и хотел скрыться в буреломе, но, поразмыслив, раздумал убегать, рассудив, что если это татары пленных ведут, то хоть в последний раз своих увидеть. Если одиночный разъезд — не страшно, не заметят, а если боевой отряд — пересчитать и напрямик через лес в город, князя предупредить, Филька вжался в ложбинку среди кустов, затаился.
Вскоре показались всадники. Сердце Фильки радостно бухнуло — это были свои, княжеские дружинники. Следом за всадниками на дороге появился большой пеший отряд, впереди которого ехали подьячий с перевязанной головой и княжеский сотский. Дружинники шли не таясь, о чем-то балагуря, за ними катили груженые ранеными и разным скарбом подводы. А потом Филька увидел своих односельчан, увидел Прасковью.
С радостным возгласом он рванулся из кустов на дорогу.
— Прасковья!..
Дружинники выхватили мечи. Прасковья, охнув, схватилась за сердце:
— Филя!.. Живой!..
— А-а, — сказал, успокаиваясь, один из дружинников.
Они опустили мечи и зашагали дальше, обсуждая что-то между собой.
Филька проскочил мимо них и, бросившись к Прасковье, обнял ее, крепко прижал к себе.
— Жива, — шептал он ей, — слава богу, жива…
— Жив, — залепетала она, — жив, — и разрыдалась.
— Мамка, Филька жив! — раздался рядом радостный крик сестренки.
Филька отпустил Прасковью, оглянулся. И тут на него навалилась вся его семья. Все были живы и здоровы, Филька не верил своим глазам, в мыслях давно со всеми простился.
— Ну что ж ты, сынок, — говорила мать, утирая слезы, — я тебя уж не чаяла живым на этом свете увидеть, мы уж с отцом тебя похоронили.
— Филь, Филь, — дергала его сестренка за штанину, — а правда, что ты двух татар завалил? Правда, Филь?
— Да ладно вам, — говорил сдержанно отец. — Отдайте его Параске, она вон, бедная, вся поизревелась.
— А я ль не изревелась, — всхлипнула мать.
Тут подскакал сотский и, хмуря брови, спросил:
— Кто такой? Чей холоп?
— Да наш он, чей же еще, — ответил отец.
Крестьяне, обступившие их, начали объяснять, что это свой, из их села, Филькой зовут.
— Наш это, наш, — подтвердил, похлопывая Фильку по плечу, староста.
— А оружие откуда? — строго спросил сотский.
— Сам добыл, — ответил Филька, радостно улыбаясь. — Кто из татар мне его по доброй воле-то отдаст!
