Заинтригованный, он быстро пристрастился носиться рядом, выписывая в пустом пространстве над бездною красивые замысловатые фигуры.
Он давно размножился до первоначального размера, но всё равно оставался безмерно одинок и, даже чувствуя стимулирующую вибрацию мириадов своих составных частиц, тосковал, что сам уже не является частью чего-то большего. Он маялся отсутствием цели и, как сказали бы мы, коротал время в смутной надежде, что весёлая ватага товарищей вернётся, и подберёт его, и унесёт прочь отсюда, но этого не случалось.
Он ждал.
Безвидный в недавнем прошлом объект, между тем, становился всё привлекательней: вода, которая под твердью, отделилась от воды, которая над твердью, явились суша и моря, суша произвела траву, сеющую семя по роду ее, и по тверди небесной заскользили два великие светила, одно большее, для управления днём, а другое меньшее, для управления ночью…
Всё сие, разумеется, происходило от непрестанного соприкосновения с ним самим, благодаря всемогущей энергии его потока, но поскольку он не постигал своей способности преображать мир, постольку исправно дивился чудесным изменениям. Ему нравилось то, что совершалось: это было хорошо. Отменно хороши были рыбы большие, и всякая душа животных пресмыкающихся, и всякая птица пернатая по роду её, и скоты, и гады, и звери.
Земля закипела, зашумела; на земле стало весело.
Но больше всего ему понравился человек — когда появился и расплодился, и размножился, и наполнил землю, и взялся обладать ею, и владычествовать над рыбами морскими и птицами небесными.
Следует отметить, что, наблюдая людей, он не видел отличия между мужчинами и женщинами, видел лишь, до какой степени эти существа похожи на него — а точнее, на частицы, из которых он состоял — своим стремлением объединяться в конгломераты и нестись куда-то с великой устремлённостью. Он считал их подобными себе, только, к его развлечению, видимыми, и, по-прежнему наворачивая круги вокруг Земли (и неведомо для себя продолжая трансформировать всё, с чем соприкасался), стремился быть к забавным существам ближе, изучить их лучше.
Призрачное, несбыточное желание: он ведь не понимал ни самих людей, ни их физического устройства, ни языка, ни того, чем они занимаются, ни для чего они. Он не знал даже, что они смертны, и не замечал, как одни сменялись другими; все они были для него на одно лицо. Но, случайно или намеренно проходя сквозь них, он менял их судьбы, и они чувствовали его касание и — хотя тоже не могли понять его сути — часто мысленно или вслух обращались к нему за помощью, как того требовало их устройство и природа.
И, действительно, иногда под его воздействием нечто менялось согласно просьбе, или вопреки ей, или вразрез, но и то, и другое, и третье служило для них доказательством его существования и бесконечно усиливало их веру в него, надежду на него, любовь к нему — и эта вера, и надежда, и особенно любовь, вследствие непостижимой взаимосвязи, наполняла его свежей, молодой, сокрушительной силой. Он не улавливал закономерности, но интуитивно что-то такое ощущал (мы помним, что все понятия здесь условны, верно?) — и оттого ещё больше стремился быть рядом с людьми, и прежде всего там, где их скапливалось великое множество и где его отчаянно призывали: на полях сражений, например, в больницах, аэропортах, тюрьмах. На заводах и фабриках, в институтах и театрах ему редко бывало так же комфортно; чувствовалось, что внимание конгрегации отдано чему-то ещё.
Но особенно его привлекали церкви: там воздух звенел не испуганно-истерической, но благостной и покойной, и очень питательной для него, энергией. Там он, продлевая удовольствие, медленно плавал над паствой, или сквозь неё, или — высший пилотаж! — сквозь алмазики слёз на щеках, манившие его блеском (его пролёт обыкновенно осушал влагу и рождал улыбки), и замирал над местами, откуда на одной ноте разноязыкой многоголосицей пронзительно неслось неслышное:
Спаси…
Сохрани…
Прости…
Исцели…
Верни…
Помоги…
И он купался в мучительном наслаждении, потому что ЭТО! БЫЛО! ХОРОШО!…
Мысли молившихся, мысли, которых он не понимал, объединяясь в конгломерат, наполняли его счастьем — и новыми силами, новым желанием действовать, двигаться, и он взмывал под своды храма и, под гулко гудящее снизу:
