— Все сделаю, сын мой. Бог даст мне силы.
— Знаю, то, что я сделал… страшно.
— Если бы ты этого не сделал, это бы значило, что народ уже мертв.
— Благодарю, рабби…
Эли почувствовал на своих щеках холод пальцев. Потом руки скользнули на лоб.
— Будь благословен, Эли…
— …бен Захария ибн Гайат, — подсказал Йекутьель.
— Дай Бог тебе здоровья, дабы смог ты вернуться к себе на родину и в отчий дом. Дабы имя твое разнесли по свету благодарные уста народа. Пусть память о тебе никогда не умрет, — каплан начал тихо шептать, все тише и тише, так, что Эли уже ничего не мог понять.
Это была та самая молитва, которую отец прочел над умирающей матерью.
Перед уходом Йекутьель дал выпить лекарство. Уже не жгло. Йекутьель вытер ему щеки. Эли не чувствовал, как питье стекало из уголков рта.
…Он сидел за столом над большой книгой. Его учитель, Ицхак бен Тордо, кричал: «Лентяй! Кто из тебя вырастет? Повтори еще, и еще, и еще раз! Сегодня пятница, а ты не знаешь ни одного столбца Авота[160]. Дни бегут, на носу суббота. Что ты расскажешь отцу?»
Эли снова очнулся и почувствовал, что кто-то стоит у изголовья.
— Кто это?
— Это я, Каталина.
— Каталина, я ослеп.
Каталина ничего не ответила.
— Почему ты так долго не приходила?
— Я пришла.
— Я звал тебя несколько раз.
— Мне никто не передавал.
— Ты пришла сама?
— Да.
— Сядь здесь, рядом со мной.
Каталина села на край постели.
— Не покидай меня. Держи меня за руку. Далеко ли до вечера?
— Да, далеко.
— Значит, я умру еще сегодня.
— Не умрешь.
— Будь со мной и скажи: иди…
— Эли!
— Мне кажется, что Ангел смерти уже пришел. Не плачь, Каталина.
— Я не плачу.
— Так должно было быть.
— Дорогой мой…
— Каталина.
— Я позову дона Энрике.
— Не надо.
— А может, все-таки…
— У него своих несчастий хватает.
— Может, дать тебе пить?
— Почему он не прижег раны?
— Пей.
Эли глотал воду. Тоненькие струйки стекали из уголков рта. Каталина вытерла их ладонью.
— Пойду за доном Энрике.
— Не оставляй меня. Я умираю, Каталина.
— Нет! Я буду просить свою покровительницу. Она меня услышит. Она всегда мне помогала в несчастий.
— Я выздоровлю? И мы поедем в Нарбонну?
— Конечно.
— Сядь с другой стороны, чтобы я тебя мог видеть.
Каталина уселась на краешке кровати с другой стороны.
— Светит ли солнце в окно?
— Да.
— Завтра не будет солнца.
— Я совершу паломничество в Сантьяго-де-Компостьелла. Сантьяго был покровителем моего отца.
— Почему Энрике не прижег мне раны?
— Он знает, что делать. Он лекарь.
— Я бы жил.
— Ты будешь жить.
— Рана не была глубокой? Я ничего не чувствовал…
Каталина промолчала.
— Кто-то меня защитил?
— Да.
— Кто?
— Не знаю. Может, Ангел-хранитель.
— Может, Дов?
— Может.
— Он жив?
— Наверняка жив.
— Узнай, жив ли он точно, Каталина.
— Хорошо.
— Его хотят предать проклятию. Я хочу его защитить. Хочу подарить ему мою лошадь.
— Эли!
— Ты редко называешь меня по имени. Почему?
— Не знаю. Может быть, я пойду поищу Дова?
— Нет, держи меня крепко за руку.
— Пойду за доном Энрике. Он должен помочь тебе.
— Уже ничего не поможет. Не уходи. Будь со мной.
— Я буду с тобой.
— До конца?
— Господи, Боже мой!
— Кто это? — закричал он в ужасе.
— Это я, Йекутьель. Гранд Авраам Сеньор, раввин дон Бальтазар и донья Клара пришли пожелать тебе выздоровления.
— Желаю тебе выздоровления, благородный сын славного рода Гайат, — сказал гранд Авраам Сеньор.
— Желаю тебе выздоровления, — сказал раввин дон Бальтазар.
— Желаю тебе выздоровления, — сказала донья Клара.
— Ты прибыл из Нарбонны. Небезызвестный город дал прибежище ученым, поэтам, переводчикам, Давиду Кимхи, Тиббону[161], семье ибн Гайат и многим другим. Слава ему за это. Всем евреям на всем белом свете известна талмудическая академия, которую щедрой рукой поддерживает твой отец Захария ибн Гайат, известнейший нагид в Израиле. Бог даст тебе здоровья, и ты сможешь сразу Же вернуться в свои замечательные края.
— Аминь, — сказали дон Бальтазар и донья Клара.
— Аминь, — сказал Эли.
— Из Толедо я направляюсь в Барселону. Оттуда, из Каталонии, проще всего послать весточку в Нарбонну, если, разумеется, ты этого пожелаешь.
— Нет, спасибо.
— Может, позвать Энрике? — спросила донья Клара.
