— А куда, скажите, все это несет?
— В море, разумеется! — сердито ответил Лог-Фар. — Оно сейчас выглядит не лучше этой реки. В нем давно уже никто не купается. Былой живности там нет и в помине, зато расплодились невиданные хищные рыбы, которые научились выскакивать из воды на берег, чтобы ухватить смельчака, близко подошедшего к воде, за ногу. А еще они ловят птиц, которые бродят по берегу. Я боюсь, как бы у них не выросли крылья…
— Вы не могли бы объяснить мне, что произошло с жителями Ныреха?
Лог-Фар недоверчиво посмотрел на железный куб, повернувшийся к нему носом и прорезями для глаз. Разведчик догадался и стащил голову робота с плеч. Увидев перед собой лохмы волос и человеческие глаза, ученый кивнул.
— Такое у всех одинаковое настроение. Он охватило нырехцев постепенно, это настроение похоже на эпидемию болезни. Похоже еще на то, что планета влетела в некую отравленную унынием туманность и пока та не кончится, мы все будем больны. Что можно сказать о нашем настроении? У рабочих при виде станка опускаются руки. Инженеры больше не конструируют, они предпочитают курить и рассказывать анекдоты. Поэты, как один, пишут полные отчаяния и ругани стихи. На прозаиков болезнь подействовала по-особому: у них в головах смешались времена, и древние герои на их страницах стали крутить ручки современнейших приборов. Холсты художников напоминают разгром в посудной лавке, у кого больше разгрома, тот и гений. Ученые еще держатся — у них другие горизонты и другие авторитеты, то есть, не политики, и не поэты — но и эти начинают сдавать. Настроение, оказывается (а оно заразно), — главное условие творчества, залог смелой мысли, неожиданного решения, блеска догадки. Она не сверкнет, если у человека в голове туман, морось, слякоть и гниль…
Планета стремительно покатилась к упадку. И когда дальнейшая жизнь на ней стала просто невозможна — вы видели, что представляет собой столица Ныреха, — родилась мысль о том, что ее нужно сменить на другую.
Лог-Фар помолчал.
— Я вас спросил кое о чем, но вы мне не ответили.
— О чем?
— У вас есть какая-то военная подготовка? Я хотел бы знать, сумеете ли вы отдавать воинские команды? Наши роботы к ним подготовлены.
— Есть, есть, — ответил Кубик. — Я служил на флоте, знаю, что такое строй, команды "Равняйсь!", "Смирно!", "Шагом марш!". Я даже стрелял из пушки! — с гордостью добавил он.
— А с огнеметами вы знакомы?
— Разберусь. Стрелял же я из автоматов.
— Ну тогда нам не о чем беспокоиться. Кукурбита знала, кого к нам посылать.
— Я учился военному делу не на Кукурбите, а на Земле, — поправил его Кубик.
Ученый ничего не успел ответить, потому что машина остановилась у широких ворот завода роботов.
"Вот ваши солдаты, капрал!"
Заводские ворота им открыл немногословный дежурный-человек, который хорошо знал обоих ученых. Ростом он был с карлика, но руки и ноги у него были соразмерны туловищу. Его можно было бы принять за мальчика, если б не суровое лицо армейского сержанта.
Машина скоро подкатила к большому помещению склада, перед которым была большая площадка, на которой роботов учили строю, маршировке и обращению с огнеметами.
В полутьме помещения-казармы Кубик увидел длинный строй неподвижных роботов. Они были выстроены в четыре шеренги, каждая по 25, тускло поблескивающие металлические солдаты стояли, уставившись прорезями для глаз в светлый проем дверей. Все роботы были "выключены", и только ждали чьей-то руки, которая щелчком рычажка вернет их к жизни. На груди каждого был написан яркой желтой краской порядковый номер.
В пирамиде неподалеку от строя стояли огнеметы, в ящиках были аккуратно уложены рожки с горючим для них, похожие на рожки от наших автоматов.
— Вот ваши солдаты, капрал, — сказал Лог-Фар.
Кубик пошел вдоль строя, как и полагалось командиру. Ни один взгляд не проследил за его движением, ни одна пара стеклянных глаз не шевельнулась. Строй был мертв, но все равно от него веяло мощью, какой веет от замершего перед атакой танкового ряда или орудий перед командой "Огонь!"
Разведчик дошел до конца строя и вернулся.
— Конвейер уже остановлен? — спросил он.
