Пришёл, увидел и убил. Как и почему римляне убивали - страница 118

Очень хочется верить, что описанное в этой эпиграмме – всего лишь выдумка, но историки любят ссылаться на выдумки писателей, доказывая, что такое случалось в действительности. Помните «Метаморфозы» Апулея – роман, о котором мы говорили в шестой главе? В «Метаморфозах» есть один печально знаменитый эпизод, в котором главного героя, Луция, превратившегося в осла, заставляют участвовать в изнасиловании осуждённой отравительницы. Если верить роману, казнь заключалась в том, что сначала женщину на глазах у зрителей насиловал осёл, а потом выпускали дикого зверя, который должен был сожрать их обоих. Занимательное представление для всей семьи. Луций, хоть он и выглядел как осёл, не хотел быть съеденным, поэтому улучил момент и сбежал. Никогда не забуду, как читала этот фрагмент, сидя в аудитории 4D библиотеки Бирмингемского университета и медленно погружаясь в состояние чистого молчаливого изумления. А потом приставала ко всем своим друзьям и заставляла их тоже это читать. Это ошеломляюще отвратительно, но, по-видимому, римляне действительно устраивали нечто подобное.

Во всех театрализованных казнях, описанных Марциалом, использовались масштабные декорации и мифологические сюжеты. Следующая, к примеру, представляла собой ужасно реалистичную постановку пьесы «Лавреол». Если помните, именно эту пьесу смотрел император Гай в 41 г. прямо перед тем, как его убили. Тит, однако, решил, что для постановки в Колизее имитации распятия недостаточно. Он хотел, чтобы всё было по-настоящему. Поэтому взяли настоящего преступника, у которого в своё время были семья, жизнь, мать, а теперь его лишили даже имени и обесчеловечили. Его привязали к кресту и отдали на растерзание медведю. Текст Марциала не оставляет простора для фантазии:

В другой эпиграмме человека, одетого как Дедал – отец Икара и создатель вышеупомянутой деревянной коровы – тоже разрывает на части медведь, и Марциал шутит, что несчастный наверняка хотел бы обладать крыльями, чтобы улететь[264]. Ни красочных мифов, ни пьес о смерти Дедала не существовало: всё это было придумано специально для казни. В ещё одной эпиграмме описывается сцена, изображающая роскошный сад Гесперид, трёх греческих нимф вечера. В саду росли деревья с золотыми яблоками и мирно бродили животные. Марциал пишет о приручённых диких зверях и всевозможных птицах, паривших над ареной. В центре этой безмятежной мифологической сцены возлежал человек, одетый как поэт Орфей. Напряжение нарастало; толпа охала и ахала, любуясь маленькими зверушками, как вдруг из секретного люка вылез медведь. Он накинулся на Орфея и вырвал ему глотку. «Только лишь это одно было молве вопреки»[265], пишет Марциал. Толпа неистовствовала.

История Рима сохранила множество примеров подобных казней. Театрализованных казней, полных напряжения и драматизма, иронии и мизансцен. Казней, приводившихся в исполнение в соответствии со сценарием, требовавших сложного планирования и настоящей режиссуры, заставлявших зрителей восхищаться элегантностью и продуманностью декораций, интерпретацией мифа, неповторимостью постановки. Каждая такая казнь демонстрировала богатство, могущество и изобретательность Рима и римлян. Каждая была радостным и дорогостоящим праздником, посвящённым наказанию человека, которого римляне противопоставили себе – хотя он точно так же жил, моргал, ходил в туалет и чувствовал боль, пока не умер. Мишель Фуко писал, что в наказании нет славы, но римляне бы не согласились с ним[266]. Наказание было славным делом, если оно получалось достаточно зрелищным.

Эти театрализованные казни всегда были аномалиями, а не нормой, но они превращали убийство человека государством в нечто весёлое. Смерть превращалась в спланированную постановку, причём до самого умирающего – преступника, которого наказывали за преступление – зачастую никому не было дела.