— Скажите мне «спасибо».
* * *
Три недели Максим держал слово: никаких действий в мою пользу, никаких расправ с моими недругами, никакой протекции, никакого рукоприкладства. И его пророчество сбылось: моя книга не шла. Никто о ней больше не говорил, из магазинов она практически исчезла. И тут, в понедельник утром, мой пресс-секретарь вдруг перестала смотреть на меня, как на непроданный товар, предназначенный в утиль.
— Грандиозная новость: вас приглашают на канал Директ-8.
Я подпрыгнул до потолка. Все-таки я усвоил урок. Замечательно, великолепно. Но тотчас же нахмурился.
— Надеюсь, это вы постарались? — осторожно поинтересовался я.
Она напряглась.
— Разумеется. Я знаю, что у рецидивистов длинные руки, но на составление программ «Книги на 8-м» их влияние не распространяется. Вы, наверное, не понимаете, сколько сил я на вас положила. Роман трудный, плохо совместимый с вашим имиджем автора «Портанс». Эта апология преступления шокирует и отталкивает в той же мере, в какой привлекает.
Я поблагодарил ее за усилия, увенчавшиеся успехом, с искренним облегчением, в котором не было ни капли лести.
— Это ваш единственный шанс. Постарайтесь произвести хорошее впечатление.
Я постарался. Последовал всем советам. Надел рубашку без воротничка и свободный черный пиджак, чтобы соответствовать «имиджу автора “Портанс”». Поработал перед зеркалом над пресловутой «совместимостью», попробовал голос в стиле «нейтрального письма». Получилось совсем недурно. Надо сказать, что звонок Максима утром в день передачи почти избавил меня от мандража.
— Это я. Видел, что ты в программе сегодня вечером. Твой первый эфир, браво. Я только хотел тебя успокоить: я тут ни при чем. И даже не знаю, буду ли смотреть, — с тебя станется и это счесть вмешательством. Ладно, все-таки обнимаю тебя, дурья башка. И говорю тебе ни пуха ни пера. Не отвечай!
У меня сжалось горло от запоздалой нежности.
Передача прошла, на мой взгляд, неплохо. Мне дали слово первому. Ведущий был радушен. Он делал упор на персонаж Жана, писателя-механика, чью ничтожность с налетом мазохизма было ничем не прошибить — даже любовью с первого взгляда к вулканической читательнице, даже дружбой с пламенным негодяем, готовым подарить ему незаурядную судьбу. Он хотел знать, насколько все это автобиографично. Да, я на самом деле получил премию следственного изолятора за мой первый роман, но так ли произошла в жизни эта встреча? Кто скрывается за образом Фреда? В каких отношениях я сегодня с той, что послужила прототипом восхитительной Мелани? И вправду ли я пережил эту постельную сцену втроем в университетском кампусе?
Я изворачивался как мог, ссылаясь на вымысел, у которого свои законы. Гостья справа, прославившаяся своими автобиографическими романами, упрекнула меня за то, что я плохо знаю Геттинген. Знаменитый университет этого города пригласил ее однажды в рамках посвященного ей коллоквиума, и она указала мне на ряд ошибок, из-за которых, по ее словам, плохо верилось в мой сюжет. Задетый за живое, я ответил, что в жизни эта сцена имела место в Оксфорде, простите великодушно. Я думал, что осадил ее, но она не унималась, заявив в камеру, что писатель, достойный этого звания, должен иметь мужество обнародовать свой личный опыт. В этом смысле, добавила она, наиболее интересным в моей истории представляется именно то, о чем я умолчал, а именно гомосексуальная тяга друг к другу двух мужчин, видящих в героине лишь поле для встречи. Тут уж я послал ее подальше.
— Зачем вы ей нагрубили? — укорила меня мой пресс-секретарь после эфира у края съемочной площадки, где я ждал, когда меня разгримируют. — Солидарность между авторами — закон, во всяком случае, у «Портанс».
Бесполезно было напоминать, что моя коллега начала первой, и изрядные тиражи давали ей заведомое преимущество. Я собрался было принести извинения, но тут на площадку ввалился непрошеный гость, преследуемый по пятам охранником. Прежде чем я успел поставить стаканчик, Максим вцепился в мой локоть и, ухватив со стола пачку салфеток, потащил меня к выходу.
— Снимешь грим в машине.
