— Да что же ты натворил такого непоправимого?
— Ничего. Ничего из того, в чем меня обвиняют. С остальным я бы разобрался. Но тут они держат меня за жабры именно потому, что в досье ничего нет.
— Так защищайся!
Он вдруг развязал свой хвост, распустил длинные сальные волосы темно-русого цвета и яростно почесал голову. Потом долго сидел согнувшись, как подрубленная плакучая ива. И вдруг рывком выпрямился:
— Когда я говорю «ничего», я хочу сказать: ни слова правды. Если коротко, проблема президента в том, что у него есть много досье и один метод. Все бывшие коллаборационисты, которые дорвались до власти, выдав себя за голлистов, все они у него в руках. И еще он не любит наркотики. Вот и использует мафию игорных заведений, чтобы устранять наркодилеров. Как раньше, в Сопротивлении, посылал убийц истреблять эсэсовцев. Вот и прикинь, какие в общей сложности силы хотят его головы. Сечешь фишку?
— Но… какова во всем этом твоя роль?
— Нашли одного наркодилера, застреленного из моей «беретты», и пистолет в мусорном контейнере с моими отпечатками. Понятное дело, его сперли у меня из дома в тот самый день, но поди докажи.
Он резким движением стянул волосы в хвост.
— У тебя нет алиби?
— Так я его и предоставил. Я охранял шале в Италии, где президент тайно встречался с людьми, которых лучше не знать. А больше ни слова, в твоих же интересах. Гнусность и подлость, говорю тебе.
— Мсье Фарриоль, нам пора! — раздался за стеной нетерпеливый голос библиотекарши.
— Одну минутку, Жанна, он подпишет мне кассету. Вдобавок, — зашептал он мне в ухо, — якобы нашелся свидетель, который видел, как я месяцем раньше передавал этому наркодилеру конверт. В результате следовательша пришила мне умышленное убийство.
— Но это же мерзко! Защищайся!
— Единственный способ — подвести под монастырь президента, а на это я не подпишусь. Я всем ему обязан, я единственный, кому он доверяет. Я никогда его не предам.
— Но он-то может сказать, что был с тобой! Не в итальянском шале — где-нибудь в другом месте.
— Его жена дала показания, что он спал дома. Хочешь, чтобы я выставил ее лгуньей? Я так и ответил этой суке-следовательше, когда она открыла мне карты. О, не прямо, не в лоб, конечно. Намеками, обиняками, типа святую невинность из себя строил. Но я не дурак: если сдам президента, моя пушка исчезнет, больше никаких улик против меня, я свободен. Только извиняйте, дамочка: во время преступления я давил подушку у себя дома, и точка.
— Де Плестер! — позвал надзиратель.
— Иду! Вытащи Полину из этого дерьма, Фарриоль, умоляю тебя. Если следовательша решит, что мы все еще вместе, она и с нее живой не слезет, я ее знаю. Затаскают: статус свидетеля, дача показаний, повестки, подписка о невыезде… Она — мое единственное слабое место. Они не должны этого знать.
Подняв правую руку, он стиснул мне плечо. — Почему, как ты думаешь, я добился для тебя премии, дружище? Ты хороший человек, я это почувствовал между строк, у тебя большое будущее… Для нее ты просто мечта, идеальный выход. Помоги ей забыть меня.
Я вяло запротестовал: у меня, между прочим, тоже может быть своя жизнь, женщины…
— Читая тебя, этого не скажешь, — заметил он, обидно усмехнувшись уголком рта. — И не говори, что тебя к ней не тянет. Я по глазам вижу, как у тебя встает, стоит тебе только тронуть карман.
Он дал мне свою книгу, вынув из нее закладки. — Когда будешь подписывать ей от меня, подумай о двух вещах, чтобы совесть не мучила. Если я сдам президента — ему крышка. А если брошу Полину — спасу ее. Их судьба зависит от меня, усек? Не любовь поможет мне выжить там, куда меня засадят, а эго.
Я не нашелся с ответом, но, чтобы подпитать это самое эго защитника, попросил совета: как мне подступиться к Полине?
Он помедлил. Вгляделся, сощурившись. Видимо, пытался увидеть меня глазами своей бывшей. Потом его лицо озарила улыбка, мальчишеская, плутоватая.
— Вот мой совет, Фарриоль: действуй поэтапно. Пока что она видит в тебе меня. Воспользуйся этим. Женщина, как ты написал, это не только сердце и дырка.
Я не помнил за собой такого пассажа, но, чтобы не обидеть его, покорно присоединился к «своему» мнению. А он пощелкал пальцами, стимулируя свою память, и вспомнил-таки точную цитату. Глядя мне в глаза, он произнес почти по слогам, медленно и прочувствованно:
