Принцессы ласк и упоения - страница 14

Над пальмовыми лесами и белыми от снега вершинами несет ее колдовской хоровод. Молодые и старые, тощие и толстые, красивые и безобразные, но все одинаково страшные, нагие тела изгибаются, спускаются потоком, взвиваются струями, кружатся, переплетаются и предаются бесстыдному разврату. Летают какие-то животные; совы задевают Иллиду крыльями, обезьяны щекочут ее, козлы бодают ее, крысиный хвост задевает ее по лицу, какие-то морды обнюхивают, крылатые, как петухи, змеи бьют ее своими крыльями, а тонконогий карлик с огромной головой предлагав ей, усмехаясь, свою руку и странный цветок подсолнечника. У ног ее, на расстоянии многих миль, под разорванными и клубящимися тучами спокойно спят по берегам рек города и леса в оврагах.

Теперь возле Иллиды уже не карлик. Чудовищный ворон схватил ее под крыло; на нем епископская митра и риза, как у служителя алтаря. В одной лапе он держит книгу заклинаний и, каркая, бормочет какую-то кощунственную молитву. За ними плывет по воздуху сомлевшая от экстаза лягушка в стихаре, с белыми глазами, а вокруг нее развеваются рясы целой вереницы монахов, и монахи эти — закутанные в капюшоны аисты, которые гнусаво распевают псалом, как кающиеся демоны.

Принцесса Иллида проснулась на заре в высокой комнате дворца Птолемеев, но зеркала никогда больше не показывали ей ее греховной красоты. Иллида нигде не могла найти своего отражения: она оставила его на шабаше. Египетские колдуньи наложили на нее чары в наказание за ее гордость. Не надо доверять колдуньям и лицам, улыбающимся в зеркалах.

Передо мной на столе, из открытой пасти неуклюжей фаянсовой рыбы, возносятся кверху цветочные чашечки на гибких стеблях: английские ирисы, словно тронутые светом, белые, как азалии, прозрачные, как перламутр, белые ирисы страстнее, причудливее и красивее орхидей, а за ними, как водная струя, взвиваются длинные, похожие на рог изобилия арумы, пушатся раскидистые белые пионы, точно сотканные из тела и шелка, и звездой горит желтое пятни ромашки. И, в сумраке высокой комнаты с закрытыми ставнями, цветы, точно извергаемые пастью фаянсового чудовища, в неподвижности своей словно живут сверхъестественной жизнью. Это уже не цветы, а произведения искусства, одушевленные и наделенные таинственной волшебной силой. Ирисы словно вырезаны из нефрита, а крупные бутоны пионов, набухшие от тяжелых лепестков, раскрываются широкими чашами, как белые лотосы. В самом деле, они кажутся сверхъестественными в безмолвии рабочего кабинета, эти бьющие точно струя и застывшие в своем великолепии и редкостной белизне цветы. В них тайна соков и воды, и странное сияние исходит от них. Вся высокая темная комната освещается их прозрачными венчиками. Эти цветы!.. Им известны все легенды ручьев и озер, все эклоги лесных ковров и все идиллии лугов, но им ведомы также и все тайные извращения древних религий, они украшали алтари стольких богов и утешали своим ароматом рыдания стольких агоний. Их символические венчики, от длинных процессий жертв у подножия костров ведической Индии до гекатомб сицилийских быков, увивали своими гирляндами все торжества и все казни, украшали церемонии поклоняющегося Изиде Египта, древние храмы Индии и цирковые игры Рима цезарей. Они страстны, жестоки и преисполнены торжества; они постоянно возрождаются, питаются кровью, потому они божественны. Они сладострастны, они все имеют форму пола: лепестки пионов раскрыты, как уста, а длинный, золотой, прямой и торчащий в обвивающем его венчике пестик арума бесстыден, как фаллос, которому поклоняются пароды Востока.

Древнюю восточную сказку, старинное египетское предание приводит мне на память пышный и бледный апофеоз длинных нефритовых ирисов, прямых арумов и крупных пионов, похожих на лотосы, потому что так возносились, вероятно, среди враждебного хаоса листьев и стеблей белоснежные лилии, перламутровые ирисы и громадные кувшинки в легенде о Наркиссе. Все эти зловещие и лучезарные венчики, напитанные кровью жертв, как цветы-вампиры, качались на загнившей воде Нила, у подножия древнего храма и широкой лестницы, где юный фараон, сверкая своей наготой, геммами и золочеными цветами из слоновой кости, медленными шагами прогуливался в сумерки по полуразрушенным террасам.