— Мффгл.
Мертвый копейщик попытался заговорить, а потом напал на меня. У него вся плоть была искромсана, а челюсть раскроена, что не способствовало хорошей дикции.
— Помогите!
Я попробовал прибавить громкость и, полагая, что меня сейчас опять начнут душить, схватил существо за запястья. Оно оказалось невероятно сильным, а горелая плоть рвалась и расползалась под моими руками.
Прямо за головой нападающего я увидел, как Снорри рубит раздавленный труп — он не столько отрубил голову, сколько разнес шею двумя быстрыми ударами. Со вторым ударом мой противник претерпел пугающие изменения — силы его умножились, он свел на нет все мои попытки сопротивляться и сомкнул руки на моей покрытой синяками шее.
Рассеченное лицо оказалось совсем рядом с моим, сочащееся кровью, с языком, дрожащим над разбитыми зубами, и глазами, разумными до отвращения. В нескольких метрах от нас Снорри обеими руками схватил последнего противника за голову и с громким ругательством оттянул ее от своего бока. Это потребовало всех его сил — тот мертвяк тоже стал сильнее, и в окровавленном рту остались лохмотья плоти. Снорри пнул его коленом в лицо и отбросил, потом поднял огромный камень, вознамерившись обрушить на голову мертвяка.
И опять, словно трупы соединяла какая-то таинственная сила, которая теперь хлынула в последний оставшийся сосуд, силы моего врага удвоились. Он встал и легко поднял меня. Вообще-то он должен был сломать мне шею, но, хоть мощь его возросла, хватка ослабла.
Я посмотрел вниз: там, где мои пальцы смыкались на его запястьях, струился ослепительный свет. Белый жар солнца пустыни тек по моим рукам, кости проступали тенями под розовой дымкой сосудов и живой плоти. Мертвяк поджаривался там, где я касался его. Жир пузырился, плоть обугливалась, обнажая сухожилия, которые тут же съеживались и рассыпались.
Я был в таком шоке, что едва не выпустил тварь.
Снорри подбежал, держа наготове топор. Он крутанул его, собираясь обрушить на голову чудища, но то каким-то образом успело убрать одну руку с моего горла и перехватить оружие. Рукоять столкнулась с его ладонью с глухим деревянным стуком. Снорри попробовал вырвать топор, но только протащил мертвеца несколько метров — и меня тоже, все еще сжатого мертвыми пальцами, — да только ничего не смог сделать.
Норсиец остановился, сдвинул руку к концу топорища и использовал оружие как рычаг. Громко хрустнули кости, подались сухожилия, плоть надорвалась. Оставив свой топор в сломанной руке, Снорри бросил врага наземь и продолжил крушить ухмыляющуюся рожу большим обломком скалы.
Я освободился и попытался дышать. Рука, что душила меня, теперь держалась на двух обугленных костях, торчащих из предплечья мертвеца. Даже теперь я не мог перевести дыхание. Я провалился в бессознательное состояние, весьма абстрактно размышляя о том, что, оказывается, в человеческом предплечье две кости, а я-то и не знал.
— Просыпайся.
Не хочу.
— Проснись же!
На этот раз требование сопровождалось шлепком — но, возможно, так было и в первый раз.
Не дай боже, я все еще на этой гребаной горе!
В горло словно напихали ежевичных веток, грудь болела.
— Живо!
Я открыл один глаз. Солнце уже зашло, но на небе виднелись отсветы дня. С гор потянуло холодом. Черт! Я все еще в горах.
— Вашу ж мать!
Слова выскочили из меня тонкими щепками. Снорри опустил мою голову на мешок и отодвинулся.
— Что ты делаешь?
Нет ответа. Я сдался и позволил воздуху ворваться в мои легкие. Перед лицом возникла обугленная рука, и я заорал, отпрянул — и сообразил, что она, вообще-то, моя. Я сел и принялся снимать с ладони клочья почерневшей кожи, все еще сам себе не веря. Естественно, кожа была не моей, а того мертвяка, что пытался меня прикончить. Клочья кожи, то влажные, то сухие до хруста, падали среди камней, слишком тяжелые, чтобы их унес ветер. Воспоминания о нападении были столь же обрывочны и неприятны. Пытался заставить себя не думать об этом — не помогло. Я все еще видел, как из-под моей руки сочится свет, слепящий, не дающий тепла. Вот как оно горело и не давало жара, а?
— Что ты делаешь?
