— Прошу прощения. Я просто подумал, что вы чертовски ловко перевели разговор со своей персоны на хозяйственные дела. Знаете, господин граф… Да, кстати. Мне кажется, что мы чересчур официальны. Девять лет — не такая большая разница в возрасте, чтобы помешать нам называть друг друга кузенами.
Филипп улыбнулся ему в ответ.
— Полностью согласен с вами, кузен. В конце концов, мы троюродные братья. А как утверждает мой друг, граф Капсирский, троюродные братья — все равно что родные.
— Значит, договорились, — удовлетворенно произнес дон Альфонсо. — Отныне мы кузены без всяких «графов», «донов» и «монсеньоров». Далее, дорогой мой кузен Аквитанский, я просил бы вас не притворяться, будто вы не догадываетесь о цели моего визита. Мой отец уже трижды писал вам, лично приглашая вас в Толедо. На первое письмо вы ответили, что ваша жена ждет ребенка, и вы намерены приехать к нам после его рождения. Два следующих приглашения вы попросту проигнорировали, сославшись на якобы плохое состояние здоровья. Не скажу, что это было очень вежливо с вашей стороны, тем более, что к тому времени в Толедо уже стало известно о ваших похождениях.
Филипп в замешательстве опустил глаза и ничего не ответил. А дон Альфонсо после короткой паузы продолжил:
— Отправляясь к вам, я получил от отца указание во что бы то ни стало вытащить вас из этой дыры и привезти с собой в Толедо. И между прочим, преподобный Антонио тоже считает, что вам пора переменить обстановку.
Филипп нахмурился.
— Право, я очень тронут такой заботой обо мне со стороны вашего августейшего отца, кузен, но…
— Никаких возражений я не принимаю, — категорически заявил дон Альфонсо. — Я не позволю вам быть преступником.
— Преступником? — удивленно переспросил Филипп.
— Да, да! В ваши-то годы, при вашем-то положении, с вашим-то богатством прозябать здесь, в глуши, ублажая неотесанных провинциальных дам и девиц, это и есть самое настоящее преступление! Вы не приняли предложение короля Робера поселиться в Тулузе, где ваше место как первого принца Галлии, — что ж, я понимаю, у вас были для этого веские основания, вы не хотели ставить своего дядю в неловкое положение, ухудшая его отношения с вашим отцом. Но у вас нет причин отказываться от переезда в Толедо — ведь вы еще и граф Кантабрийский, гранд Кастилии, то есть вы ОБЯЗАНЫ наравне с другими вельможами принимать участие в управлении всем нашим государством.
«И быть подле короля, — добавил про себя Филипп, — под его неусыпным надзором, что, несомненно, будет способствовать укреплению центральной власти. Должен признать, это разумно. Лояльность лояльностью, но дополнительные гарантии этой самой лояльности отнюдь не помешают…»
— Одним словом, — между тем продолжал кастильский принц, — отец велел мне без вас не возвращаться, и я исполню его желание, хотите вы того, или нет. Уж поверьте мне на слово, я умею убеждать.
Дон Альфонсо действительно умел убеждать, и спустя неделю после этого разговора шестнадцатилетний Филипп Аквитанский, граф Кантабрии и Андорры, младший сын герцога и внук галльского короля, отправился вместе со своим кастильским кузеном на юг — в столицу объединенного королевства Кастилии и Леона, Толедо.
Юноша, которому впоследствии было суждено золотыми буквами вписать свое имя на скрижалях истории, перевернул следующую страницу своей бурной биографии.
Филипп был единственным ребенком герцога от его второго брака с Изабеллой Галльской, дочерью короля Робера II, единственным его ребенком, рожденным в любви. Однако появление на свет божий третьего сына не принесло радости в дом герцога — но только скорбь и печаль. Герцогиня была еще слишком юна для материнства, по правде говоря, она сама была ребенком, хрупким и болезненным, так что известие о ее беременности отнюдь не привело герцога в восторг, а главный придворный медик семьи Аквитанских с самого начала был полон дурных предчувствий. И опасения эти, как оказалось впоследствии, полностью оправдались. Изабелла все же выносила дитя весь положенный срок и в надлежащее время разрешилась младенцем мужеска пола — но это было все, на что ее хватило. При тяжелых и мучительных родах она скончалась и лишь каким-то невероятным чудом не забрала с собой в могилу ребенка. Новорожденного второпях окрестили, ибо считали, что он не жилец на этом свете, и нарекли в честь отца — Филиппом; второе имя было дано ему Людовик, а также третье — для более верного спасения — Гастон. То ли благодаря трем своим именам, то ли просто по милости Господней, ребенок выжил и рос, хоть и хрупким с виду, но к удивлению здоровым и крепким мальчуганом.
