Приключения жука Пытлика - страница 7
А пчёлы как ни в чём не бывало затащили Пытлика в улей, и он и там всё хорошенько оросил, так его трясло от холода. Потом Пытлика обратно потащили к ручью, чтобы опять окунуть.
Тем временем Скорпион заметил, что дождь кончился, и Хрущак закрыл зонтик. Тут Медведка и увидела пчёл с Пытликом.
– Пы‑пы‑пы‑пы… – закричала она, а все букашки вокруг попрятались, потому что подумали, что кто‑то зовёт цыплят «цып‑цып».
– Пы‑пытлик! – выговорила наконец Медведка, тыча пальцем в небо.
– За ним! – скомандовал Хрущак, и они бросились к воде. Разумеется, ползком. Так что пока они доползли, пчёлы уже давно Пытлика намочили и улетели обратно в улей.
Как назло, всё повторилось сначала. Пролетая над Хрущаком, Пытлик снова задрожал от страха, и Медведка опять закричала:
– Пр‑пр‑пр‑промокнем, дождь!
Хрущак снова открыл зонтик, и из‑за него жукам уже было не видно, куда делся Пытлик. Они опрометью бросились к улью.
Что ж, не буду долго расписывать, всем уже пора спать, скажу только, что пчёлы пролетели с Пытликом над Хрущаком с компанией раз пятьдесят туда и обратно. Раз пятьдесят Медведка кричала «Пы‑пы‑пытлик!», и они неслись к ручью, раз пятьдесят кричала «Пр‑пр‑промокнем, дождь!», и они мчались к улью, раз пятьдесят Хрущак открывал и закрывал зонтик, раз пятьдесят Пытлик их обрызгал.
В конце концов все четверо повалились на спину и застонали от усталости, вокруг них валялись остальные букашки, которые от каждого «пы‑пы‑пы» мчались прятаться, и изнурённые кузнечики, которые при каждом «пр‑пр‑пр» замирали прямо посреди прыжка.
Как Пытлик почувствовал, что что‑то должно треснуть, и оно и треснуло
He думайте только, что Пытлику было сильно лучше.
– Бррр, – после такого купания он дрожал от холода. Пчёлы запихнули его в соты, и только когда его окутало приятное тепло, он смог, наконец, заснуть. На голодный желудок. На ужин ему не дали ничегошеньки. И утром он тоже напрасно ждал, что его покормят. Какое там! Никто к нему не прилетал, ведь на дверце его ячейки теперь повесили табличку: «Здесь спит Пытлик, не кормить!»
О бубликах в кармане он и думать забыл. Да и как не забыть? Он ведь даже не заметил толком, как суёт их в карманы.
Что же ему оставалось делать? Только радоваться, что в сотах хотя бы тепло, так он и спал там до самого вечера. И только когда пчёлы утихли, осмелился выглянуть наружу. Где же кухня? Кое‑как в потёмках он отыскал кухню, но там не осталось ни крошки еды. Может, кладовая? Где‑то же у пчёл хранится мед! Наверняка в одной из этих ячеек.
И Пытлик принялся их ощупывать. Ах, если бы он мог хотя бы заглянуть внутрь! Но пчёлы будто почувствовали, что Пытлик будет тут рыться, и заперли все ячейки.
– Что ж, попробую наугад, была не была! – решил он в конце концов и начал откупоривать одну большую ячейку.
– Или там мёд, и я наемся так, что за ушами трещать будет, ну или затрещит что‑то другое, – подумал он, выламывая дверцу.
И треснуло. Бац!..
– Зачем ты меня разбудил, негодяй проклятый? Ты что, не видишь, я ещё сплю? – раздался голос из ячейки.
– Что ты всё крутишься? Не знаешь, что перед господином нужно стоять смирно? – загудел кто‑то громко, как труба.
Тут уже весь улей проснулся.
Мамочки, это же Пытлик разбудил трутня[7], пчелиного самца. Ладно ещё, одного трутня, но тут проснулись и все остальные – совсем беда! Они только‑только в своих ячейках вывелись из личинок в трутней, их там было видимо‑невидимо, теперь они все проснулись и стали выламывать дверцы своих ячеек и выбираться наружу.
– Мамочка родная, царица наша пчелиная, кто разбудил трутней? – испуганно причитали пчёлы. – Ведь они должны были спать ещё два дня!
Короче говоря, улей был ещё совсем не готов к появлению трутней.
Поднялся страшный переполох, трутни гудели, будто настал конец света, рабочие пчёлы спотыкались о мётлы, две кухарки свалились в кадушки, одна горничная надорвала царице крылышко, а три стражника думали, что нашли виновника, и принялись впотьмах колотить друг друга.
Ну, скажу я вам, Пытлику ещё повезло, что он был рядом с выходом, и пока все носились как угорелые, незаметно выскользнул наружу, расправил крылья и – фьють! – улетел прочь, хоть в животе у него урчало и бурчало, как в сломанном радио.
