— Митя!
Мальчик не пошевельнулся.
— Ты, Митя, не расстраивайся, не плачь. Слезами тут не поможешь. Лишнее это занятие. Слышишь?
— Я не плачу, — тусклым голосом проговорил Митя. — Очень мне надо плакать, если Витька такой… такая, — тут он всё-таки всхлипнул, — такая свинья…
— Вот, так и держать, — одобрил его боцман. — Я так и сказал Оксане Григорьевне: «Нет, Оксана Григорьевна, ошибаетесь, Митя паренёк солидный, он против любого шторма, против любой обиды выстоит».
— Я первый увидел, — сказал всё тем же безжизненным голосом Митя. — Только я не знал, что это перископ… Я думал: какая-то палочка плывёт… А он засмеялся… «И ёлочка, говорит, плывёт»… Потом мы стали смотреть вместе. А он раньше крикнул… Потому что он знает, что это перископ, а я почём знаю…
В тоне, которым были произнесены эти слова, звучало столько отчаяния, что Щербак ещё сильнее поморщился. Трудное дело утешать вот такого малыша: неизвестно, как подойти к нему, на что направить его мысль, но в конце концов Алексей Иванович нашёл, как ему казалось, правильное решение.
— Хорошо, хорошо, Митя, я понимаю! — сказал он. — Плохо поступил Лесков: друга оттолкнул, сам на первое место вылез. Ну, а ты что должен сделать, скажи?
— Я не знаю!
— Ты должен гордость свою показать, вот что. Не можешь доказать, что прав, значит, промолчи. А в другой раз докажи, и всё тут. Докажи, какой ты есть. А плакать брось. Не морское это дело!
Но мысли Мити всё ещё шли своим путём. Он вдруг отнял руки от лица и заревел. Он плакал и говорил, и слёзы мешали ему говорить:
— Да-а! Я хотел… вместе с ним, а он не хочет. А ещё сам говорил: будем дружками-годками, будем всё пополам. А теперь…
Алексей Иванович рассмеялся, растроганный, подхватил Митю, заглянул в его заплаканные глаза:
— Ах ты, рыжик! Ну, не вышло, не получилось пока… Видно, Лесков хочет сам в героях ходить… Что же, пускай пока красуется, а ты успокойся, ты своё возьмёшь. Думаешь, корабль обмануть можно? Нет, на «Быстром» уже все очень хорошо поняли, какой этот Виктор Лесков.
Долго утешал Алексей Иванович своего маленького друга и расстался с ним только тогда, когда Митя немного успокоился, вытер глаза и снова начал улыбаться. Решили так: с Витькой не видеться, не встречаться, дружбу не водить, и пускай живёт как знает. Таких друзей никому не нужно. А когда Митя станет настоящим моряком, он скажет Витьке что-нибудь такое, чтобы юнгу пробрала совесть…
А в это время Виктор Лесков ходил «в героях» с довольно печальным видом. Еле передвигая ноги, последовал он за Костиным-коком в носовой кубрик и забрался в дальний угол, где находилась койка великого кулинара Ионы Осипыча. Утомлённый трудами на камбузе, кок, кряхтя, снял ботинки, со вздохом облегчения прилёг и сказал Виктору:
— Я вздремну, а ты посиди здесь. Не смей по кораблю шнырять.
Он с блаженной улыбкой закрыл глаза и добавил:
— Друг… хм! Всякие, видишь, друзья бывают… Никуда не ходи, нечего тебе со всякими водиться!
— Он не всякий, — пробормотал Виктор.
— Витька, не возражай! — благодушно сказал Иона Осипыч. — Тебя добру учат, а ты фыркаешь…
Он скоро заснул. Виктор вышел из кубрика.
Снова серое и неприветливое небо низко висело над неспокойным морем; снова неподвижные, молчаливые стояли на борту краснофлотцы, следившие за каждой волной. Миноносец продолжал свой путь.
«Где Митя?» — подумал Виктор.
Его потянуло к товарищу. Он сделал несколько шагов к юту и остановился, чувствуя, что не в силах встретиться с Митей. Невидимая преграда стала между ними, и Виктор не знал, как её назвать, как преодолеть. Не знал? Нет, он нашёл бы дорогу, которая могла снова привести его к Мите, но после слов, которые были сказаны им и Костиным-коком, он не только не мог стать на эту единственную правильную дорогу, но даже старался не думать о ней.
— Лесков!
Виктор быстро обернулся и увидел Алексея Ивановича. Боцман внимательно смотрел на мальчика.
— Пройди к командиру, — сказал он. — Командир хочет с тобой поговорить. Его каюта четвёртая по правому борту.
— Есть пройти к командиру, — ответил юнга.
Со стеснённым сердцем направился он к жилым помещениям командного состава.
