Я молчал. А что я мог ответить, зная, что судьба Джойса — в пухлых руках мирового судьи сэра Патриджа?
— Хватим-ка по кружечке эля да на том и закончим, — сказал Патридж. — На кухне, Бэк, тебя хорошенько накормят, я распорядился. А этого джентльмена с пиратского корабля представь на суд манора. Устраивает это тебя?
Да, Патридж ко мне хорошо относился. Еще более по душе ему была моя бабка, мистрис Гэмидж. Ну, а я… что ни говори, стать клерком манора — разве это не честь для человека семнадцати лет?
Мы выпили эля, и книга записи манориальных обычаев отправилась в конторку под замок.
В сарай к Джойсу бабка меня не пустила.
— Он спит, — мягко сказала она. — Человек этот спасся, подобно Даниилу [26], от льва рыкающего, вышел невредим из пещи огненной [27]. Но господь вел его дурной дорогой, и сейчас он духовно мертв.
Я намекнул, что, будь у нас сегодня на ужин поросячьи ножки, гость духовно воскрес бы. Бабка ответила взглядом, в котором читалось, что ей-то хорошо известно, кто жить не может без поросячьих ножек. Тогда я искусно перевел разговор на тему о моем великолепном ответе мисс Лайнфорт. Ярко описал все и ждал одобрения. Поджав губы, мистрис Гэмидж продолжала расчесывать деревянным гребнем кудель для пряжи. Лицо ее выражало неподкупность.
— Ты, бабка, никогда не воздашь человеку должное!
— Ты сам себе воздал сторицей, — обличила она меня. — Уж так себя расхвалил — дальше некуда! Отнесешь мистеру… как его… вот это. — Она указала на скамью: там лежала вычищенная, заштопанная и отглаженная одежда. — Погоди!
Она подняла крышку большого ларя с медными ангелами, врезанными в его стенки (на нем я спал, когда ночевал дома, — это у нас называлось «спать под охраной ангелов»). Порывшись, бабка извлекла оттуда белоснежную полотняную… Как вам это нравится? Дедову рубаху, мое наследство, — какому-то бродяге!
— Исцелит его лишь труд, — бормотала она, кладя на угли в очаге утюг. — Да, труд, изнуряющий плоть.
— Это значит, ему придется пасти овец?
Раскладывая на столе рубаху, бабка вздохнула:
— Он сам — заблудшая овца.
— Собаки при стаде, увидев его, так и подумают. Пока они будут выяснять этот вопрос, отара разбежится. Нет, лучше мы с ним скосим ту делянку, что возле Лягушечьих болот.
Было уже часа четыре, когда я услыхал в сарае громкие зевки и вошел туда. Джойс, голый, как Адам, блаженно потягивался на сене. Когда он натянул рубаху деда и остальное, передо мной предстал другой человек. Заметив на моем плече две косы, он весело сказал:
— Для меня это инструмент непривычный, Бэк. Сумею ли я действовать им без вреда для окружающих?
Мы двинулись в путь, причем я старался держаться от косы моего нового знакомого подальше.
Свинья — самое деликатное, учтивое и дружелюбное животное. Почему? У нее нет никакой религии, кроме жратвы, никакого богослужения, кроме визга, и никакого облачения, кроме дрожащего хвостика,
Изречения Питера Джойса
— Прадед мой был отменным стрелком из лука и объяснял это тем, что его «конечности сделаны в Англии», — рассказывал я по дороге Джойсу. — В молодости он ездил на север, в «страну пограничных баллад», — на коне, в полном вооружении, под командой сэра Лоуренса Соулбриджа. Дед — вот тот был настоящий иомен [28]. Он держал один плуг земли — столько, сколько может вспахать упряжка быков весной. Сам ездил, сидя на мешках с зерном, на ярмарку. Своего сына дед воспитал джентльменом. Дочкам дал хорошее приданое; двое из пяти его зятей были рыцарями…
Питер перебил меня:
— То были люди веселой старой Англии, мир ее праху! А чей это виднеется домишко — со стенами из дикого камня, с крапивой до застрехи и бычьей шкурой вместо двери?
— Нашего дорожного смотрителя. Тут кругом живет беднота.
— Чем промышляют эти люди?
— Тем, что дает болото. Они стреляют уток, косуль, куропаток, цапель — дичи там пропасть. Собирают птичьи яйца, ягоды, дрок, вереск, торф…
Дорога, которой мы шли, походила на узенький извилистый коридорчик между колючими изгородями. Иногда приходилось раздвигать изгородь, нырять в лаз. «Крысиная нора, а не дорога», — отбиваясь от терновника, ворчал Питер.
