Только раз по утру я тихонько шепнул Бурке:
— Пойдем сегодня на сенокосы, мне очень бы хотелось полакомиться молочком с хлебом.
— Нельзя, мамаша, не позволила, — степенно отвечала Бурка, которая больше всего в мире любила играть во взрослую благонравную девицу.
— Но мамаша ничего не узнает. Она пойдет в гости в соседний лес к старой больной бабушке Лохматке и вернется только к ночи. Мы сто раз успеем сбегать за это время на сенокос и обратно! — соблазнял я сестрицу.
— Ах, Миша, право, не хорошо это… Узнают наши, — рассердятся. И потом, не дай Бог, что с тобой случится. Ведь молод ты для таких экскурсий.
— Ничуть не молод! В мои годы другие медвежата себя совсем взрослыми считают, — защищался я. — А ты подумай только, как долго мы не пробовали вкусного молочка с хлебцем! Какое это очаровательное лакомство! Право, стоит ради него пожертвовать даже своей шкурой.
— Ах, что ты! Что ты! — испугалась Бурка, у которой уже начинали течь слюнки при одном напоминании о любимом кушанье.
Большая лакомка была Бурка, и ей за это порядочно таки доставалось от родителей.
Долго мы спорили и пререкались с сестрою.
Наконец Бурка уступила мне, как младшему брату и общему любимцу.
— Только, если что-нибудь опасное или подозрительное покажется, сейчас же назад, домой, проговорила тревожным тоном моя заботливая сестричка.
— Ну, разумеется! — отвечал я очень спокойно, об этом и речи быть не может! Что мы глупые дети с тобою, что ли?
Задумано — сделано. Крадучись, тишком, точно два вора, выбрались мы с Буркой из нашей берлоги и направились по знакомой тропинке к опушке леса.
Весело было у меня на душе. Я себя чувствовал совсем особенно, совершенно взрослым молодым человеком, который идет на промысел не возле маменькиной юбки, а вполне, вполне самостоятельно!
Вот и лес поредел… Сейчас и лесная опушка… Мы с Буркой свернули с тропинки, во избежание встречи с людьми и свернули в чащу кустов и деревьев.
Еще немного и перед нами открылось поле, на котором мужики из деревни косили сено. Оно было покрыто огромными копнами. Там и здесь краснели рубахи мужиков и пестрели сарафаны и платки женщин. Они лежали то там, то тут у стогов и отдыхали, прикрывшись картузами и платками, надвинутыми на глаза от солнца.
Мы выбрали удачное время с Буркой. Люди спали крепко, утомленные работой под палящими лучами солнца. К тому же от леса до первого стога шел высокий кустарник, под прикрытием которого можно было никем не замеченным добраться до стога… А у ближнего стога лежал всего один мужик и спал крепче других, по-видимому, уткнувшись лицом в сено.
С этой, стороны, следовательно, все обстояло благополучно.
Вечерело… Солнце близилось к закату… Мои глаза, не отрывавшееся от ближней копны, успели рассмотреть, что подле спящего мужика лежал огромный каравай хлеба, и стояла объемистая крынка с молоком, очевидно оставленные для ужина.
— Ты видишь, — произнес я значительным голосом по адресу моей сестрицы, и указал ей на соблазнительные вкусные вещи, находящаяся под копной.
— Вижу! — отвечала мне также тихо Бурка, — но что же нам делать?
— Что делать? А вот что делать! — произнес я еще более уверенным тоном.
Я, как видите окончательно привык к моей новой роли и если не сестра заняла теперь место руководителя и главаря, то я поторопился занять его, как можно скорее.
— Ты, Бурка, останешься здесь в кустарнике, как опытный главнокомандующий отдавал я свои приказания, — а я тем временем доберусь до стога и… только, смотри, гляди в оба… Если заметишь, что кто-нибудь проснулся на сенокос, сейчас же зареви погромче… Они испугаются, замечутся во все стороны, а мы тем временем и улизнем в чащу. Я говорил так здраво и убедительно, что Бурка почему то не решилась мне возражать. Она только вздыхала по временам и глаза ее с мольбою устремлялись то на ближний стог, то на меня, ее чересчур энергичного и решительного братца.
Я кивнул головою Бурке и, медленно двигаясь почти ползком, направился к стогу через кустарник
