– Но у меня секретное дело! – ответил я.
– Его светлость придерживается того мнения, что у него ни с кем не может быть секретных дел, – ответил дворянин, – вы должны говорить о своём деле, когда вас представят герцогу. Я обещаю вам, впрочем передать о вашей просьбе герцогу, но заранее предупреждаю вас, что она не будет исполнена.
Я поблагодарил дворянина и стал вместе с Брауном рассматривать стоявшие посреди комнаты шкафы.
Шкафы эти были очень странные, и я не мог понять их назначения. Верхи у них были стеклянные и затянутые шёлком. Через стекло можно было видеть небольшие железные и стальные прутики, медные трубочки и другие предметы очень затейливых форм.
– Что же это такое? Отроду не видал ничего подобного, – заметил я.
– А это дело рук сумасшедшего маркиза Ворчестера, – ответил фермер, – он нашему герцогу дедушкой приходится. Вечно он был занят выделыванием вот таких пустяковых вещичек, бесполезных и для него самого, и для других. Глядите-ка на эту штучку с колёсиками. Маркиз называл её водяной, машиной. В его полоумную башку влезла мысль, будто можно устроить такую машину, которая будет ходить по железным брусьям скорее всякой лошади. Вот дуралей-то был! Да я готов поставить об заклад лучшую свою лошадь, что эта затея совсем невозможная. Однако пойдёмте-ка на места. Идёт герцог.
Едва просители успели занять свои места, как двери приёмной распахнулись настежь и в комнату влетел коренастый, полный, невысокого роста человек лет пятидесяти. Он промчался между низко кланяющимися посетителями. У герцога были большие выпуклые голубые глаза. Под глазами мешочки, лицо было жёлтое, усталое. За ним следовало человек двадцать офицеров и чиновников. Они шли, звякая саблями и вертя во все стороны напудренными париками.
Не успел герцог и его свита скрыться в кабинете, как оттуда вынырнул беседовавший со мной дворянин и вызвал одного из посетителей. Аудиенция началась.
– По-видимому, его светлость не в очень хорошем расположении духа, – сказал фермер Браун. – Видели, как он шёл-то, все время губы кусал.
– А мне он показался спокойным господином, – ответил я, – а если он и взволновался,, увидав такую кучу посетителей, то тут удивительного ничего нет. Извольте возиться с таким количеством народа. Тут сам Иов терпение потеряет.
– Тише! Тише! – прошептал фермер, поднимая вверх указательный палец.
Из кабинета нёсся гневный и громовой голос герцога, а затем в приёмную выскочил маленький, худой человечек. Он как безумный помчался через приёмную к выходу.
– Это оружейник из Бристоля, – прошептал один из моих соседей, – должно быть, цену заломил высокую, вот ему и нагорело от его светлости.
– Нет, тут другая история, – ответил кто-то, – этот оружейник вооружил саблями отряд сэра Мармедюка Хайсона. А клинки-то оказались никуда не годные. Из ножен саблю вынешь, а назад её и не всунешь. Гнётся клинок, и шабаш, точно не из стали, а из свинца сделан. Известно, мошенник!
– А теперь пошёл высокий, – сказал первый, – это изобретатель. Он, говорят, открыл секрет греческого огня и хочет продать этот секрет герцогу. Для защиты Бристоля от бунтовщиков, – понимаете?
Но греческий огонь, очевидно, не понадобился герцогу, потому что изобретатель не пробыл в кабинете и трех минут. Вышел он оттуда смущённый и красный, как рак. За изобретателем последовал мой честный приятель фермер. Из кабинета послышался сердитый голос герцога. Услышав эти гневные тоны, я подумал, что участь четырехлетки решена уже, но крик умолк и, наконец, фермер вышел из кабинета с довольным лицом. Он снова уселся около меня и с удовольствием потёр свои красные большие руки.
– Да! – шепнул он мне. – Сперва-то он загорячился, а потом ничего, обошёлся помаленьку. Говорит, что отдаст мне пегаша, но хочет, чтобы я за все время кампании содержал на свой счёт драгуна.
А я сидел и думал о том, как мне удастся и удастся ли вообще выполнить поручение при этой толпе просителей и в присутствии советников герцога. Если бы была хоть какая возможность найти доступ к герцогу иным способом, то, конечно, я предпочёл бы повременить, но ведь явно, что все мои усилия в этом направлении будут бесполезны. Если я не воспользуюсь случаем повидать герцога теперь, то и совсем его не увижу. Но как герцог может говорить о таком щекотливом деле в присутствии посторонних? Ведь он должен взвесить как следует предложение короля Монмауза, а разве ему теперь есть время думать над этим? Допустим, что герцогу предложение Монмауза понравится; но ведь он не может обнаружить свои истинные чувства, когда на него устремлены глаза посторонних. Мне, было, пришла в голову мысль придумать какой-нибудь другой предлог, а затем поискать случая, чтобы вручить герцогу пакет тайно. Но мысль эту я оставил. Во-первых, времени терять нельзя, а во-вторых, и случая такого, может быть, совсем не представится.
