Приключения капитана Робино - страница 3
— Ладно ступай пока, сынок, — чувствуешь, какое обращение — не гражданин хороший, не молодой человек или еще как-нибудь, а — сынок, — ступай, подумай, вот тебе мой телефончик, — на бумажке был написан номер и его имя и отчество, — подумай и позвони. А это расписка о неразглашении. Не обижайся, таков порядок. Черкни внизу, что об ответственности предупрежден и болтать, где и зачем был не будешь.
Дальше оказываюсь на вольном воздухе, в скверике, что когда-то зеленел около нашего районного ЗАГСа, усаживаюсь на неопределенного цвета скамейку и начинаю соображать. Туго это у меня получается: в голове разухабистая музыка звучит и нижутся одно к одному слова: болтай — не болтай, шалтай, мордухай, ай-ай-ай-я-яй, не забывай… Что бы такая ерунда могла значить? Почему болтай не болтай вцепилось в меня бульдожьей хваткой?! Медленно доходит: он сказал «не болтай». Сам! А если я болтаю во сне и наяву, если я болтун от рождения? Это же диагноз! Нет, тогда, на обшарпанной лавочке, всего до конца я еще не додумал, но зарубочка на памяти получилась.
Бумажку с телефоном «Самого» я казнил самым безжалостным образом — сперва сжег, потом пепел спустил в сортир. Для чего? На всякий случай, чтобы вдруг не позвонить «Самому». И не надо улыбаться! Разве так не случается — не хочу, не хочу, не хочу, даже не помышляю, и нате вам, — бац, женился… или что-нибудь еще в таком роде выкинул — крупноубыточное? Примеров сколько угодно.
А жизнь хромала себе дальше.
В техникум ходить надо, в аэроклуб — охота, и гребную секцию бросать жалко. А тут еще Галька… Врать не в моих привычках, поэтому не буду напускать туману и делать вид, будто тот поход к Валерусу я начисто выкинул из головы и живу себе, как жил. Все помнил: и лисью морду Валеруса и как он меня заманил в свое заведение, и молодцов — один с фиксой, другой — без. И «Самого» тем более помнил, и где-то едва ли не печенкой ощущал тревогу. Не-е-ет, бяка еще не кончилась. Продолжение следует.
Прошло время, на меня навалились новые психнагруз-ки. В аэроклубе мы готовились к парашютным прыжкам. Это вовсе не сахар — прыгать, особенно в первый раз. С одной стороны охота себя испытать, а с другой — жим-жим где-то в кишках: никуда не деться — страшно… К тому времени я был свидетелем, как с плоскости учебного самолетика свалился темным комком человек и падал, и падал, и падал, а за ним трепался белым шлейфом нераскрывшийся толком купол… И был удар о зеленую землю, сопровождавшийся звуком, как мне показалось, гигантского мокрого шлепка.
Мало этих переживаний, так еще Галька добавляла. Нацелуешься с ней — губы, как вареники вздутые, намучаешься в первой готовности ее лапать и — полное атанде! «Запевай веселей, запевала эту песенку юных бойцов…» Она шепчет: «Ты, что не понимаешь, от этого же дети бывают?» Правильно, конечно, но разве мне легче такое слышать?
И как раз в это время получаю повестку: «настоящим предлагается вам… явиться в комнату номер восемь, к четырнадцати ноль-ноль… Вот, сбывается. Что? А то — складываю тренировочный парашют, пересчитываю стропы, а где-то в стороне от укладочного стола мерещится хитроватый профиль Валеруса и вроде слышится его голос: «Проверь пятую стропу». Или — тискаю Гальку, расстегиваю на ней пуговицы, вдруг чудится будто за спиной стоит и посмеивается лоб со сверкающей фиксой на переднем зубе…
Кто не жил в то окаянное время, когда люди исчезали, как привидения, тому трудно поверить — целое поколение было инфицировано страхом, мы все решительно испытали такое, чего и врагу не пожелаешь.
В назначенный день к 14.00 явился в комнату № 8.
Валерус был почему-то в форме. В его знаках различия я не разобрался, но понял или скорее почувствовал — чин у Валеруса, где-то на уровне коленок, если «Сам» свое ведомственное достоинство держит на высоте груди. Валерус сказал строго:
— Сейчас тебя примет «Сам». Имей в виду: у него десять минут зарезервированы на тебя, так что давай без манной каши…
— А с горчицей можно?
— Кончай шутить, Рабинович! Надо все-таки соображать, где мы находимся.
Как и в прошлый раз он собственноручно привел меня в начальственный кабинет. Интерьер сохранился в прежнем виде. Пистолетный шкаф, как я заметил, был опечатан. «Сам» вроде никуда не торопился, даже чаю с лимоном мне предложил. Расспрашивает про маму, папу, про успехи в аэроклубе, спрашивает, как дела в техникуме? Разговор звучит совершенно по-родственному, пока он не выговаривает внезапно:
