Тернбул сидел на скамейке, и золотое предвечернее сияние трогало даже его, как тронуло бы вола на пастбище. Однако неспешные его раздумья мигом оборвались, когда он увидел, что Макиэн несется по газону, а вид у него такой, какого не бывало за все это время. Уроженец южной Шотландии хорошо знал чудачества уроженца Шотландии северной, но на сей раз удивился, особенно когда Макиэн рухнул на скамью, едва не свалив ее, и стиснул колени, словно боролся с сильной болью.
Взглянув на бледное лицо своего друга и врага, Тернбул похолодел. Синие глаза и прежде бывали темны, как бурное море у северо-западных берегов Шотландии, но в них звездою над морем всегда светилась надежда. Теперь звезда угасла.
— Они правы, они правы! — воскликнул Эван. — О, Господи, Джеймс, они правы! Меня и должны здесь держать! Ах, можно было догадаться... я столько мечтал, так возомнил о себе... думал, что все против меня... такие верные симптомы...
— Объясните же, что случилось! — вскричал атеист, не заметив, что голос его исполнен отеческой любви.
— Я сумасшедший, — ответил Эван и откинулся на спинку скамьи.
— Какая чепуха! — сказал Тернбул. — Опять на вас что-то нашло.
Макиэн покачал головою.
— Я себя неплохо знаю, — сказал он. — На меня находит, это правда. Я бываю в раю, бываю в аду. Но ни один мистик не видит — просто так, глазами, — того, чего нет.
— Что же вы видели? — недоверчиво спросил Тернбул.
— Я видел ее, — тихо сказал Макиэн. — Сейчас, здесь, в этом чертовом саду.
Тернбул так растерялся, что ничего не ответил, и Эван продолжал:
— Я видел ее за дивными деревьями, на фоне блаженных небес, как вижу всякий раз, когда закрываю глаза. Я закрыл их, открыл, но она не исчезла. У ворота ее был такой же мех, но костюм казался ярче, чем тогда, когда я и впрямь ее видел.
Тернбул наконец сумел рассмеяться.
— Замечтались, вот и все... — сказал он. — Приняли за нее другую девушку.
— Принял за нее другую... — начал Макиэн, и голос его пресекся.
Наступило молчание, тяжкое — для скептика, пустое и безнадежное — для рыцаря веры. Наконец Эван сказал:
— Что ж, если я сошел с ума, слава Богу, что я помешался на этом.
Тернбул что-то неловко пробормотал и закурил, чтобы собраться с мыслями, но тут же чуть не подпрыгнул.
На фоне бледно-лимонного неба появилась темная хрупкая фигурка, и он узнал соколиный профиль и гордую посадку головы. Медленно поднявшись, он произнес как можно беспечней:
— Да, Макиэн, ничего не скажешь, похожа.
— Что? — закричал Эван. — Вы тоже ее видите? — И звезда загорелась в его глазах.
Сдвинув брови, Тернбул быстро пошел по траве. Макиэн сидел недвижно и видел то, чего видеть нельзя, — он видел, как человек из плоти и крови подходит к призраку, как они здороваются и даже как они подают друг другу руки.
Больше выдержать он не мог, кинулся к ним и увидел снова, как с Тернбулом по-светски приветливо беседует та, чье лицо в его снах почти ускользало от него или вставало перед ним с немыслимой наяву четкостью. Героиня его снов вежливо и мило протянула ему руку. Когда он тронул ее, он понял, что совершенно здоров, даже если весь мир сошел с ума.
Она была изысканно хороша и держалась с полной непринужденностью. Женщины, как это ни чудовищно, не выказывают чувств на людях; но Макиэн их выказал. Он по сей день не знает, что он спросил, но помнит очень точно, какое было у нее лицо, когда он спрашивал.
— Как, разве вы не слышали? — улыбаясь, ответила она. — Я — сумасшедшая.
Потом помолчала и прибавила не без гордости:
— У меня и справка есть.
Она по-прежнему держалась стоически, как светская дама, а Макиэн по-прежнему едва пролепетал:
— За что они вас сюда посадили?
Она засмеялась неизвестно чему, как смеются женщины, и спросила в свой черед:
— А вас?
Тернбул стоял в стороне и смотрел на рододендрон, быть может, потому, что Эван успешно воззвал к небесам, быть может — потому, что сам он хорошо знал здешнюю, земную жизнь. Но хотя они были теперь одни, как Адам и Ева, она говорила все тем же легким тоном.
— Меня здесь держат за то, — ответил Эван, — что я пытался сдержать обещание, которое дал вам.
