Когда герои наши добрались до места, дела шли еще хуже. Тот, кто кричал на шофера, занес над ним палку, но шофер ее перехватил, а пьяный упал навзничь, увлекая за собой противника. Собутыльник его кинулся на шофера сзади и пнул его ногой. Первый джентльмен поднялся на ноги; шофер не поднялся.
Тот, кто ударил шофера, перепугался еще сильнее и тупо уставился на бездыханное тело, что-то бормоча в свое оправдание. Трое других, издав победный крик, окружили с трех сторон маленькую машину. Именно в этот момент Тернбул обрушился на них, словно с неба. Одного он схватил за шиворот и отшвырнул в лужу (тот упал ничком); второй, уже ничего не понимавший спьяну, бестолково бил ногой в багажник; третий бросился на незваного мстителя. Тут вылезла из лужи первая жертва, навалилась на врага сзади, но в этот миг до места схватки добежал Макиэн.
Тернбул не дрался шпагой, если того не требовал этикет дуэли, но для Макиэна шпага была естественней, и он орудовал ею, как палкой. Пьяница с тростью лишился своих преимуществ; когда же трость вылетела у него из рук, а приятель его схватил ее и кинулся на Макиэна, призывая друзей на помощь, он пробормотал: «У меня трости нет...» — и выбыл на время из драки.
Макиэн тем временем выбил трость и у второго врага и швырнул ее подальше, как вдруг услышал за своей спиной легкий шорох. Молодая женщина, привстав немного, смотрела на битву. Тернбул еще дрался с третьим пьяницей; четвертый в обществе не нуждался и радостно пихал багажник, о чем-то рассуждая.
Противник Тернбула был сильнее и храбрее прочих, и честь обязывает нас признать, что он мог бы победить, если б не поскользнулся на мокрой траве. Пока он поднимался, Тернбул кинулся на выручку Макиэну, с которым сражались теперь два врага, правда — руками против шпаги, но один висел на нем сзади. Подкрепление пришло в самую пору, как Блюхер при Ватерлоо; оба врага убежали рысцой. Радостного, брыкающегося джентльмена Макиэн взял за шкирку, словно бродячего кота, и посадил на обочину дороги. Потом он обошел машину и смущенно снял шляпу.
Несколько долгих мгновений Макиэн и незнакомка просто смотрели друг на друга, и ему казалось (а это не очень приятно), что они внутри какой-то картины, висящей на стене, ибо полная неподвижность сочеталась в них с необычной значительностью. На дорогу Макиэн не глядел, не видел ее, и ему казалось, что она покрыта снегом. Не глядел он и на машину, но ему казалось, что это — карета, на которую напали разбойники. Ему — якобиту, воскресшему из мертвых ему, так любившему поединки и старинное вежество казалось, наконец, что он попал именно в ту картину, из которой когда-то выпал.
Пока длилось молчание, он разглядел свою даму. До сих пор он никогда не разглядывал человека. Сперва он увидел ее лицо и волосы, потом — длинные перчатки, потом — маленькую меховую шапочку. Почему молчала дама, объяснить труднее; быть может, она еще не пришла в себя. Во всяком случае, именно она первая вспомнила о шофере и виновато воскликнула:
— О, что же с ним?
Оба резко обернулись и увидели, что Тернбул тащит шофера в машину. Тот уже очнулся и слабо поводил левой рукой.
Дама в меховой шапочке и длинных перчатках кинулась было к нему, но Тернбул успокоил ее (в отличие от многих своих единомышленников, он не только верил в науку, но кое-что знал).
— Он жив и здоров, — сказал отважный редактор. — А вот машину он не сможет вести еще не меньше часа.
— Вести могу я, — сказала дама, проявляя неколебимую практичность.
— Ну тогда... — начал Макиэн, не смог договорить фразы и в том невыносимом смущении, без которого нет романтики, двинулся прочь, словно он теперь за даму спокоен. Но более разумный, то есть более равнодушный Тернбул угрюмо произнес:
— Вам не надо бы ехать одной. Можете встретить других нахалов, а от шофера сейчас мало проку. Если вы не возражаете, мы проводим вас до дома.
Молодая женщина смутилась, как смущаются те, кому это не свойственно.
— Спасибо вам большое, — и резковато, и беспомощно сказала она. — И за все спасибо. Места здесь много, садитесь.
Незаинтересованный Тернбул легко вскочил в машину, но Макиэн не сразу сдвинулся с места, словно врос в него корнями. Наконец он неловко влез на сиденье; ему мешали длинные ноги, но — что много важнее — он испытывал чувство, знакомое многим людям, которых пригласили остаться к чаю или к ужину: ему казалось, что он ныряет в небо. Воскресающего шофера посадили сзади, Тернбул уселся рядом с ним, Макиэн — впереди. Машина дернулась, побежала, а за нею побежал, что-то крича, вставший с дороги джентльмен. Если слова его представляли какую-то ценность, печально признать, что никто на свете их не услышал.
