— Будем стоять!
Ануфриев, конечно, сразу понял, что его ставят на место. Он отошел к штурманскому столу, склонился над картой, ничего не видя перед собой.
Исконный помор, Ануфриев знал море как свой дом, ибо море было его вторым домом, в котором он жил и кормился. Он никогда не задумывался над выбором жизненного пути. Один был путь, определенный с малых лет, — в море! Мальчишкой уходил с отцом от деревни Куй на берегу Двинской губы на зверобойный промысел. Парусное суденышко верно служило им многие годы.
А подрос, окреп — нанялся матросом на пароход. Закончил курсы — стал штурманом, а затем и капитаном. В 1902 году, когда Рекстин пешком под стол ходил, Ануфриев был уже достаточно опытным и известным моряком. В тот год Комитет для помощи поморам русского Севера добился устройства спасательных станций на Мурманском побережье и купил для них в Норвегии два бота. Один и получил Ануфриев под свое командование. В первую же навигацию он оказал помощь, спас от гибели десятки людей.
Так что Ануфриев давненько славился своим мастерством. Однако наибольшая известность пришла к нему, когда начал выступать в печати, делиться своими навыками ледовых плаваний.
Первая публикация в 1910 году в «Известиях Архангельского общества изучения русского Севера», в которой он рассказал о переходах на пароходе-ледоколе «Николай», привлекла внимание многих моряков. Затем были другие публикации. Все они отличались глубоким знанием морского дела, давали практические советы. Были ценны тем, что описывалось в них не то, что происходило с кем-то, а то, что Ануфриев сам видел, испытал, пережил. Его советы обосновывались на собственном опыте и наблюдениях. В этом была их сила. И была от них большая польза. А его наставление для нужд Архангельского порта по плаванию во льдах Белого моря с 1917 года стало настольной книгой многих капитанов.
Теперь же Ануфриеву на «Соловье Будимировиче» нужно было терпеть власть человека, получившего ее по случаю. Смирял себя, гордость не позволяла вступать в спор. Негоже опускаться до разъяснений или, того хуже, оправданий. Сказано — на том и конец.
Вторично Рекстин не учел совет Ануфриева, когда ночью повел пароход через тяжелые, торосистые льды.
— Капитан, следует дождаться рассвета и выбрать направление, где полегче, — повторил Ануфриев.
Рекстин обычно неулыбчив, а тут усмехнулся. В этой усмешке было недоверие. После первой размолвки между ними возникло то внутреннее недоброе напряжение, которое внешне не проявляется, но грозовой тучей висит над головой. Избегали лишний раз обратиться друг к другу, встретиться взглядом, чем-то проявить свое отношение к беседе, если в ней принимал участие один из них.
— Вы торопились, Иван Петрович, от ледокола. Теперь не торопитесь?
Ануфриев не ответил. Он дважды дал совет, он выполнил свой долг. Лишь грозовая туча над ним загустела и потяжелела.
Утром, когда пароход оказался в центре торосов, а вправо от него, правда, значительно ближе к берегу, лежал гладкий лед с просвечивающей под ним водой, Ануфриев вновь не вытерпел:
— Капитан, предлагаю держать до мыса Микульского ближе к Канинскому берегу. И ветер материковый — скорее отнесет лед…
Рекстин отрубил предложение Ануфриева коротким приказом:
— Так держать!
Так и держали. Лишь на третьи сутки повернули к берегу. И вот новый спор, свидетелем которого случайно стал Лисовский.
В рубке полумрак. Лишь над столом маленькая лампочка, освещающая карты, блестящие никелем инструменты и судовые журналы.
— Господа, генерал-майор Звегинцев просит вас в салон.
Генерал-майор приглашал только капитана, но Лисовский решил по-своему, поняв, что между Рекстиным и Ануфриевым нет согласия.
В салоне Лисовский, подойдя к столу, заявил:
— Между моряками нет согласия. Нужно их выслушать.
Ни Рекстин, ни Ануфриев не удивились, что их так представили, не удивились, что Лисовский знает об их споре. Не до того.
А генерал только поморщился, поднялся и, улыбаясь, дружелюбно произнес:
— Прошу прощения… Вы — хозяева, мы — гости. Единственная к вам просьба: расскажите, что происходит, каковы дальнейшие ваши планы. Согласитесь, в нашем положении неведение хуже всего. Когда мы садились на пароход, надеялись через пять-шесть дней попасть в Мурманск. А мы только у входа в Индигу.
