— Подавай Сартакова! — наступая на штейгера Виткевича, кричал Иван Погорелов, многосемейный мужик, рассчитанный одним из первых. — Куда его подевал?
К столу штейгера протиснулись Филька Смоленый, Яков Гущин, Савелий Марков.
— Туда погляди, — тыча заскорузлым пальцем в промерзшее окно, кричал Погорелов. — Видишь, сколько народу по вашей милости пропадает? Чем семьи кормить?
Юзеф Сигизмундович перетрусил не на шутку, его желтое лицо с короткими усиками побелело. Штейгер поднялся со стула, отошел к стенке и незаметно нащупал рукой задний карман брюк — здесь ли револьвер. Успокоился немного, но когда стал говорить, голос противно задрожал.
— Ничего не могу сделать. Приедет Евграф Емельянович, с ним и решайте. Я ведь тоже рабочий, мне тоже платят.
— Рабочий! — передразнил Савелий Марков, с интересом разглядывая напуганного поляка, словно видел его впервые. — Знаем мы таких… У тебя, небось, припрятано.
— Да чего с ним говорить, — перебил Филька Смоленый. — Пусть управляющего зовет, — и шагнул к Виткевичу. — Нам жрать нечего, понял?
Юзеф Сигизмундович отодвинулся от Фильки и почувствовал за спиной стену: дальше отступать некуда. Выхватил револьвер, направил в грудь Смоленому. Филька от неожиданности попятился.
— Стрелять буду, — жестко сказал штейгер. — Казаков вызову.
Ругаясь, рабочие пошли из конторы. Виткевич достал платок, вытер капельки пота на лбу. Толпа еще долго шумела, но мало-помалу начала расходиться.
На другой день из Златогорска вернулся управляющий. Юзеф Сигизмундович подробно доложил ему о последних событиях. Сартаков слушал, барабаня пальцами по спинке кресла, смотрел в окно, хмуря тонкие седеющие брови.
— Туго закрутили, — проговорил он, когда штейгер окончил доклад. — А времена не те, и народ не тот. По всей России неспокойно… Кое-что придется сделать, Юзеф Сигизмундович. Да, придется.
И повернулся спиной к старшему штейгеру, давая понять, что разговор окончен. Виткевич поклонился спине управляющего, пошел из комнаты. У двери Евграф Емельянович остановил его.
— Скажите там, в конторе, что я поговорю с рабочими.
Старший штейгер еще раз поклонился и вышел.
Сартаков был хитрым и решительным человеком. За это его особенно ценил Атясов. В Златогорске управляющий посоветовал хозяину прииска сделать небольшие уступки рабочим. Но Атясов заупрямился. И все-таки Евграф Емельянович добился хозяйского согласия на небольшую помощь уволенным рабочим и на обещание весной принять их обратно.
Через час великолепная кошевка, покрытая медвежьей полостью, остановилась у конторы. Одетый в шубу, подбитую черным хорьком, с большим воротником камчатского бобра, и в такой же шапке, в кошевке сидел управляющий. Виткевич и горный десятник Иван Клыков выбежали навстречу. Сартаков привстал в санях, повернулся к толпе старателей, снова собравшихся у конторы, поглядел на них серыми холодными глазами:
— В кассе получите пособие. Весной на старые работы пойдете. А сейчас расходитесь. Все.
Горячий рысак взял с места галопом. В один миг скрылась кошевая управляющего, подняв легкую снежную пыль.
По теплу Зареченск всколыхнулся, зашумел. Там и тут скрипели телеги, ржали застоявшиеся лошади, перестукивали молотки, взвизгивали пилы. Зареченцы поправляли снасти и телеги, собирались в тайгу.
Василий Топорков нынче ни к одной артели не пристал. За зиму он высох, лицо сморщилось, как печеная репа, ночами одолевал кашель. Соловья приютил у себя Григорий Дунаев, не то пропал бы знаменитый певец. Дунаев жил у глухой бабки Феклисты «под особым наблюдением». Года два назад привезли его из Петербурга под конвоем. Кто такой Дунаев, в чем провинился, — никто на прииске толком не знал. «Политический» — говорили о нем зареченцы. Григорий работал на прииске, хорошо разбирался в машинах, умел поговорить с людьми, держался просто, был всегда готов прийти на помощь. Но старатели относились к нему настороженно, дружбы с политическим не искали. Зато приисковые ребятишки так и льнули к дяде Грише. Он читал им книжки, рассказывал про большие города, учил писать, читать и считать. Феня — дочка Степана Ваганова — тоже бегала к ссыльному. Дунаев позвал жить к себе Топоркова, близко сошелся с ним.
