Но колокол не звонил — как давно уже перестали звонить все новгородские колокола. Не для кого было справлять церковные службы: народ понемногу перестал ходить в церкви, дети не рождались, а взрослые умирали и так, без отпевания.
Все же дорога, какой долгой она ни казалась Пелагее, кончилась. Но сама церковь была закрыта! Это настолько огорчило Пелагею, что она чуть не поддалась мороку и не свалилась на землю. Мелькнула мысль>- сесть прямо здесь, на паперти, — и замерзнуть. Но Пелагея отогнала эту мысль. Ей все же хотелось умереть у себя дома, в тепле. Церковные ворота были безнадежно затворены, отчего храм показался ей стариком, горестно сомкнувшим уста и неотзывающимся ни на какие слова и движения души. Пелагее стало вдруг страшно и одиноко. Смерть сына, еще недавно представлявшаяся ей благом, внезапно полоснула по сердцу острой режущей болью. У нее словно отобрали последнее, единственное, ради чего стоило прожить этот, наверное, последний день. И никого, никого не было рядом — хотя бы пожаловаться, рассказать обо всем.
Но тут неожиданно она увидела, как сидящая возле церковной стены прямо на снегу женщина, принятая ею поначалу за привычный труп, пошевелилась. Пелагея всмотрелась в нее, закутанную по самые глаза в грязное тряпье, — да, женщина точно была жива, Пелагею заметила и даже вроде бы звала ее подойти.
Чувствуя, что вот-вот польются слезы, непонятно откуда взявшиеся и уже подступившие к глазам, Пелагея сделала шаг, еще один, еще — и поглядела, стараясь узнать в женщине кого-то из давно забытых знакомых или соседок по улице. Нет, не узнавала — лицо женщины было укутано, а глаза, как у всех, запали внутрь, в сине-багровых кругах, водянистые и почти безжизненные.
Пелагея и женщина смотрели друг на дружку и молчали. И так все было понятно, и судьбы у них обеих наверняка были схожими. Понятно без слов. Все же поговорить было нужно, просто необходимо.
— Ты давно тут сидишь? — спросила Пелагея, удивляясь тому, как хрипло звучит ее голос. Отвыкла говорить с живыми людьми.
— С утра сижу, — так же хрипло ответила женщина. — Я сюда помирать пришла. Скоро уж. А мои все давно померли.
— Закрыто же.
— Закрыто. И поп умер, и дьякон. Все равно тут хорошо. Сподручно помирать. Ты рядом садись-ко. — Она кивнула Пелагее на клок сена, лежащий рядом с ней. — Вдвоем лучше сидеть. Или ты еще жить будешь?
— Я сыночка, сыночка вчера похоронила, — прошептала Пелагея сквозь засочившиеся слезы. — Не уберегла… совсем маленький был, чуть только годок ему…
Женщина деловито покачала головой. Словно речь шла не о ребенке, а о горшке каком-нибудь. Много детей схоронено было в эту зиму.
— Отмучился, слава Тебе, — сказала женщина. И тут ее глаза вроде бы осветились улыбкой. — А я-то своих продала. В немцы продала, еще весной. Они живы будут. Купцам немецким продала.
— Вон как. — Пелагея вдруг ощутила зависть к этой удачливой матери. — А моего и не взял бы никто. Совсем маленький.
— Ну и что. Маленьких тоже брали, — убежденно сказала женщина. Но тут, поняв, что теперь уже не имеет значения, каких детей брали иноземные купцы, закончила: — Ну что — садиться-то станешь рядом или нет? Помолимся вместе, да к ночи, глядишь, и отойдем обе. Садись сюда вот.
— Нет, не стану, — подумав, ответила Пелагея. — Я домой пойду, возле сыночка хочу. Ты ходить-то можешь?
— Утром могла. Пришла сюда ногами. А теперь, видно, уж не могу, — без всякого сожаления сказала собеседница. — А ты, коли не будешь садиться, так иди. Ступай с Богом, не мешай.
— Пойду, — согласилась Пелагея. — Прости меня, милая, храни тебя Господь.
Женщина больше не отвечала. Повернувшись, Пелагея отправилась обратно, испытывая душевное облегчение от того, что повезло поговорить с живым человеком, и только сокрушаясь при мысли о том, какой длинный путь ей предстоит проделать до своего дома. На полдороге вдруг засомневалась: правильно ли сделала, что пошла домой? Может, лучше было остаться вдвоем с подругой? Поговорили бы еще и вместе предстали бы перед Всевышним. Стало жаль, что не спросила, как зовут женщину, и сама ей не назвалась. А возвращаться к ней было страшновато: вдруг подойдешь, а она уже мертвая? Посомневавшись и немного передохнув, Пелагея все же решила добираться до родного угла. Там было чисто, прибрано, и ей нравилось думать о том, что она умрет по-человечески — раздув огонь в очаге, лежа на чистой лавке под образом.
