В нем не было ничего такого, что наводило бы на мысль о его способностях к волшбе. Роста Судислав был среднего, лицо имел обыкновенное — красивое, но в меру. И не подумаешь, глядя на такого, что по его наветам казнены многие и многие — самый цвет галицкого боярства и купечества!
И судьба боярина могла сложиться совсем по-другому — так же, как и пленные угорские бароны, он мог достаться в добычу какому-нибудь половцу, тому же Буркану, и пошел бы пешком в степь, с веревкой на шее. Впрочем — кто знает, может, и Буркана сумел бы околдовать Судислав, и глядишь — через год сам бы встал во главе большой орды. Но так не случилось, потому что Мстислав, наслышанный о делах боярина, когда ему доложили, что Судислав пойман, пожелал лично его увидеть и поговорить с ним. Почему он это сделал? Мстиславу Мстиславичу, переживавшему тогда острое чувство победы, было ли дело до еще одного плененного злодея?
Или это сам Судислав смог внушить князю — на расстоянии — мысль о том, что им необходимо встретиться, прежде чем наденут боярину веревку на шею? Неизвестно, как это получилось, но Судислав был допущен до князя, упал, обнял его ноги и зарыдал.
Может быть, он лучше других понял душу Удалого? Скорее всего, так оно и было. Судислав знал о жизни Мстислава Мстиславича все. Но кто не знал? Каждый русский знал. Но именно Судислав сумел разгадать то, что не удалось никому: у князя, прославленного победами, могучего и непобедимого, была душа ребенка, чистая душа ребенка, болью отзывающаяся на всякую несправедливость. Только человек с такой душой мог отказаться от Великого княжения владимирского, когда оно было в его руках, и посадить на столе совсем чужого ему человека, болезненного и никудышного князя Константина — и лишь на том основании, что стол этот неправильно был отнят у Константина братом! Только юное и горячее сердце могло заставить князя заступиться за дочь — и лишить ее мужа, обрекая Елену на монастырское заточение! Только юноша, вспыхивающий от любой незначительной обиды, мог оставить Новгород, потому что кому-то там его княжение не нравилось — вместо того чтобы взять недовольных и спокойно пустить их в прорубь, под толстый волховский лед! Огромную власть, огромные богатства князь Мстислав отбрасывал в сторону, как надоевшие игрушки отбрасывает ребенок, внимание которого вдруг привлек отцовский меч, висящий на стене, — и, отбросив привычные цацки, старается он дотянуться до недостижимого, падает и больно ударяется об лавку, об пол, но все-таки дотягивается. И трогает и гладит тяжелый меч, пока не отвлечется на что-нибудь другое.
Это Судислав давно понял и твердо был уверен, что с князем надо говорить именно как с ребенком. Самому его приласкать! На это есть много способов — и Судиславу ли, поднаторевшему в хитростях дворцовой жизни, было этих способов не знать? Припав к ногам Мстислава Мстиславича, он просил его о защите, как слабый просит сильного, как младший брат просит старшего. И получил защиту. И был удостоен чести немного поговорить с Удалым. Небольшого разговора хватило для того, чтобы князь захотел и в дальнейшем беседовать с Судиславом как можно чаще.
И именно от Судислава исходило предложение Мстиславу Мстиславичу не просто сесть на галицком столе, венчаться венцом Коломана на царство. Не князем сидеть, уподобляясь другим князьям, коих множество, — царем галицким!
Это было для бесстрашного и непобедимого князя новой игрушкой, каких у него еще не имелось никогда. Царское звание казалось ему особенно заманчивым еще и потому, что обещало охранить от многих случайностей в будущем. С царями ничего плохого не происходит! И разве он не был достоин называться царем?
Так и сделали. Венец, отобранный у Коломана, при большом скоплении народа епископами был возложен на седую голову Мстислава Удалого. Радость была великая! Пиры закатывались широкие, и вместе со всеми галичанами радовался такому возвышению князя и новый друг его — боярин Судислав.
