А все же что-то Игоря мучило, не давало покоя.
Он сидел на кухне, пока не услышал знакомую музыку — фильм уже кончался, звучала бравурная мелодия финала. Тогда он вошел в комнату и увидел на глазах жены слезы.
— Что это ты? — спросил. — Так тебя проняло?
— Да не о том я, — сухо ответила Марина. И Игорь понял: это она все по Митьке плачет. Прощается с братом. Конечно, такое для Марины — словно кусок сердца оторвать. Да и сам Игорь переживал. Если б можно было обойтись! Если б можно было просто наплевать и забыть. Но что сделаешь? Степа все равно сорвется — это факт. Степа себе дорожку определил сам. А потом уже и Митьку приговорил. Если уж рубить концы, так сразу оба. И нет нужды больше рисковать, того, что спрятано, хватит на Игоря и Марину. И все одним махом кончится навсегда.
— Ты о чем думаешь? — спросила Марина.
И вдруг Игорь понял, что его мучило целый день.
— Слушай, а если Степа Вальке все-таки сказал про деньги?
— Сказал так сказал. — Марина отнеслась к этому чрезвычайно спокойно. — Ну, подумай сам, откуда у него могут быть такие деньги?
— А если он сказал — с каких?
— Нет, — она задумчиво покачала головой. — Этого он ей сказать не мог. Ты Степу совсем не знаешь.
— Ты, что ли, его лучше знаешь? — удивился Игорь.
Марина не ответила, она достала с полочки над диваном кассету, посмотрела название, щелкнула кассетой, вгоняя ее в магнитофон. Тихая музыка полилась сразу же — два мужских сладковатых голоса напевали в медленном, качающемся ритме. Марина несколько минут следила за переливом мелодии, потом потянулась, как кошка, и сказала:
— А женщины всегда тоньше понимают других людей. У Степы, Гоша, была одна-единственная мечта — с Валькой своей развязаться. Он ведь и с тобой пошел только поэтому. И ей ничего про эти деньги, конечно, не сказал и сказать не мог. А если бы сказал, завяз бы с ней навсегда.
— А почему ты так думаешь?
— Если б ты на них внимательно посмотрел, ты бы и сам так думал. На Степе это все вот такими буквами написано.
Игорь отметил про себя, что про Митьку она больше не говорит. Старается и не говорить, и не думать. Решено, подписано — и точка, нечего себе сердце рвать.
— Ты дяде Сереже звонила? — спросил Игорь.
— Звонила. Он сказал, что в пятницу в два ждет тебя.
— Это ты ему про пятницу сказала?
— Нет. Я сказала, что лучше к концу недели, он и предложил в пятницу. Так ведь лучше, Гоша. Если что — ты поехал деньги одалживать. На машину. Понимаешь, пока нам не скажут, пока мы не узнаем обо всем от кого-то, мы должны вести себя самым нормальным образом. Отпросишься на работе — за деньгами к дяде. Что может быть естественней? А в субботу мы должны были поехать за машиной на рынок. А я в пятницу стирку устрою.
Игорь вдруг подумал, что она ведь не будет притворяться, что стирает, нет. Она будет стирать в самом деле. Досыпать порошок, смотреть придирчиво: отстирались ли воротнички рубах. И ждать, что придут и скажут про Митьку. И вот тогда уж она закричит, а потом наденет черный платок и будет плакать. Не притворяться, а плакать по-настоящему — горько и долго.
Щелкнула, выпрыгнула кассета. Марина лениво потянулась к полочке, сняла оттуда еще две кассеты, прочла написанное, подумала, выбирая, потом поставила одну из них. Снова тихое, медленное — блюзы.
И тогда она сказала:
— А потом забудем про все, Гоша, и станем жить. Просто жить, как все люди.
Она мягкой рукой провела по его лицу, задержала ладонь возле губ, но он не поцеловал ладонь, и она опустила руку.
— Похудел ты очень. Скулы торчат.
Марина словно баюкала его под музыку.
— Уйдешь с этой работы. Поступишь на заочный. Твоя мама ведь все время хочет, чтобы ты институт закончил, только боится, что мы ей помогать перестанем, если ты учиться пойдешь.
— Зря ты так, — сказал Игорь.
— Не зря. Просто я трезво смотрю на вещи. И ничего я обидного про твою маму не сказала, ты же знаешь, как я к ней отношусь. Мы ведь все равно будем ей помогать. А работу тебе надо найти полегче. А на последних курсах сможешь по специальности работать.
— И какую же ты мне специальность выбрала? — полушутя спросил Игорь.
