Ни в шнырянии по кустам, ни в недельном дежурстве не было особой необходимости. За двенадцать лет, что я провел в прокуратуре, ведя иногда самые громкие дела, пресса и электронные СМИ узнали всю мою подноготную. В Ниринге меня знали в лицо. Теперь же при встрече со знакомыми людьми я вижу секундное замешательство перед тем, как они поздороваются. Слова сочувствия и утешения, которые мне говорят, на редкость бессодержательны и отдают притворством. Только уборщица сказала: «Круто за вас взялись», – а семнадцатилетний паренек на автозаправке спросил, не про меня ли это пишут в газетах. В библиотеку меня тянет еще и потому, что там запрещено разговаривать.
Мне нанесли удар ниже пояса, и в мгновение ока я из образцового гражданина превратился в парию, в отщепенца. Как я в самом деле чувствую себя в новом положении? Сказать, что нет слов, чтобы описать мое состояние, недостаточно. Слова есть, но их потребуется великое множество. Моя душа мечется в растерянности, беспокойство разъедает ее. Иногда я негодую, злюсь, не желаю верить, что меня обвиняют в страшном преступлении. Однако бо́льшую часть времени я пребываю в тупом оцепенении. Даже при моей озабоченности судьбой Ната, тем, как мой процесс скажется на его будущем, меня не покидает мысль, что вот и я стал жертвой, хотя в известной степени я могу это вынести, поскольку унаследовал отцовский фатализм. Часть моего существа никогда не верила в разум и порядок. Жизнь – это опаснейшее путешествие, но в силу необъяснимых причин мы стараемся идти все дальше и дальше. Бывают минуты, когда я удивляюсь, что вообще живу. Переходя улицу, смотрю на ботинки, чтобы убедиться, что я двигаюсь, куда-то иду, что-то делаю. Несмотря на постигшую меня беду, жизнь продолжается, и это удивительно.
Порой я ощущаю себя обломком сбившегося с курса и затонувшего корабля. Большая же часть времени уходит на разгадывание простой, казалось бы, вещи – почему это случилось со мной. Путаюсь в догадках и понимаю, что утратил способность к анализу. Мои раздумья приводят меня к паранойе, к черной бездне навязчивого бреда, которой мне пока удается избежать. Но долго я так не выдержу. Я не хочу думать ни о чем, кроме одного: когда и чем это закончится. Единственное желание: чтобы все было как прежде, до того как Каролина сломала мою жизнь. И что будет с Натом? Как защитить его, как уберечь от позора? Он же оказался на грани полусиротства. В определенном смысле боязнь за Ната – это самое тяжелое. Бессилие и безысходность мучают меня до слез.
И все, и все же… Два или три раза за эти недели меня посещало необыкновенное, необъяснимое чувство. Оно легче воздуха и успокаивает, как утренний ветерок. Оно приходило и уходило, оставляя ощущение, будто я взобрался на какую-то высокую стену и у меня хватает мужества смотреть вперед.
После просмотра содержимого коробки я сделал вывод, что возбуждаемое против меня дело хорошо подготовлено. Нико составил список из дюжины свидетелей, и половина их так или иначе имеют отношение к вещественным доказательствам и результатам экспертиз, которые он собирается предъявить. Вызовут Липранцера – очевидно, тот должен показать, что я якобы не велел ему запрашивать счета за телефонные разговоры из моего дома. Вызовут миссис Крапотник, опознавшую меня как человека, которого она видела в тот вечер, когда убили Каролину, в доме, где она жила, хотя полной уверенности, как призналась эта особа, у нее нет. Вызовут домработницу, из чьих сбивчивых показаний вытекало, что она видела в соответствующее время похожего на меня мужчину в Ниринге на остановке автобуса, направляющегося в город. В списке свидетелей поименованы, естественно, Реймонд Хорган, Томми Мольто, Евгения, моя секретарша, психиатр Робинсон, которому я нанес ряд визитов, и несколько экспертов, включая доктора Кумачаи.
Тем не менее улики, которыми располагает обвинение, носят косвенный характер. Никто не может утверждать, что собственными глазами видел, как я убивал Каролину Полимус. Никто не слышал от меня признания в совершении преступления (кроме Мольто, который придает серьезное значение моим словам, брошенным в апрельскую среду по злости, тоном, каким обычно посылают куда подальше). Центральный пункт обвинения – вещественное доказательство: бокал с двумя отпечатками пальцев, которые идентичны моим, снятым двенадцать лет назад при вступлении в должность заместителя окружного прокурора. Кроме того, три факта – телефонный звонок Каролине из моего дома, зарегистрированный за полтора часа до ее убийства; наличие в ее влагалище засохшей спермы мужчины с моей группой крови, а также противозачаточной пасты, что свидетельствует о совершении полового акта по обоюдному согласию; и, наконец, в комнате Каролины было обнаружено несколько ворсинок ковровой ткани «Зорак V», идентичных ворсу на коврах в моем доме.
