– Похоже, тебя отстраняют от следствия.
– Это как пить дать. Но ты вот что прикинь. Я ушел из Северного филиала, когда еще пяти не было. А все это как снег на голову в шесть – полседьмого. И глянь, что я там нашел.
Лип лезет под ветровку в карман рубашки и вытаскивает пять ксерокопий. Судебные документы. Я узнаю номер дела. Он совпадает с номером документа о возбуждении уголовного дела, пропавшего из Тридцать второго отделения. Первый лист – это копия обложки: «Народ штата против Леона Уэллса». Обвиняется в непристойном поведении в общественном месте. Решением суда дело прекращено такого-то числа июля месяца девять лет назад.
– Ну и ну! – воскликнул я.
– Теперь это, – говорит Лип и подает мне решение об освобождении под залог. В нашем штате человек, совершивший мелкое преступление, освобождается до суда из-под стражи под залог в размере до пяти тысяч долларов. Ему вменяется в обязанность не совершать антиобщественных поступков и каждую неделю докладывать о себе по телефону должностному лицу, осуществляющему надзор над ним. У Леона Уэллса таким лицом согласно решению была Каролина Полимус. Здесь же значатся ее имя и телефон.
– А вот самая интересная бумаженция, – говорит Лип, доставая последний лист. Это копия документа о закрытии дела. «Ходатайство о прекращении судебного дела без последствий для обвиняемого» – так он озаглавлен. Ходатайство заявлено прокуратурой. Внизу документа напечатано: «Реймонд Хорган, окружной прокурор округа Киндл, представленный…» Подписывает такой документ прокурор, ведущий дело. С ходу я не могу разобрать подпись, потом вглядываюсь…
– Неужели Мольто?!
Мы с Липранцером стоим под фонарем и еще раз молча просматриваем бумаги. Из зала доносится чудовищный рев. Оркестр бравурно заиграл «Всегда улыбка в глазах ирландца». Реймонд, как я понимаю, официально признал свое поражение.
Я стараюсь успокоить Липранцера. Не следует гнать лошадей, пока нет полной уверенности.
– Ну, бери все это, – говорит он, отдавая мне бумаги.
Я иду обратно в зал, а Лип, обходя контейнеры с отбросами и груды мусора, пропадает в темноте переулка.
– Так мы расстались, – говорил я Робинсону, – и расстались плохо. С каждой неделей мы виделись все реже и реже. И вот настала неделя, когда не было уже ни одного свидания. Прекратились совместные ленчи, звонки друг другу и «выпивки», как она выражалась. Каролина больше не показывалась в моем кабинете. Она ушла.
Я знал, как Каролина ценит независимость, и сперва попытался успокоиться, убеждая себя, что она лишь хочет показать, что она свободная женщина. Но ее отчужденность выбивала меня из колеи и только усиливала желание видеть ее. Я знал, что она близко, стоит спуститься один марш по лестнице. Мне хотелось просто быть в той же комнате, где и она. Три дня подряд я ходил на третий этаж, к Мортону, где она любила завтракать. На четвертый день она пришла, но не одна – с Реймондом. Я не придал этому значения. Не представлял, что у меня могут быть соперники. Был слеп, как новорожденный котенок. Я полчаса ковырял свой салат и глядел на столик в полусотне метров от меня. Какой нежный цвет лица! Какие роскошные волосы! Я физически ощутил прикосновение ее прохладной кожи и застонал.
На третьей неделе я дошел до точки. Мне не пришлось собираться ни с силами, ни с духом. Я просто поддался порыву и в одиннадцать утра вошел в ее кабинет. В руках у меня не было никаких бумаг, никакого предлога для прихода.
Каролины в кабинете не было. Я стоял на пороге, закрыв глаза от унижения и печали. Казалось, еще мгновение – и я умру.
Через минуту вошла Каролина. Поздоровалась как ни в чем не бывало и прошла к своему столу. Я видел, как она нагнулась, чтобы выдвинуть ящик, как натянулась ее твидовая юбка, видел изгиб ее икр в колготках, и меня будто электрическим током ударило.
Она выпрямилась и, постукивая карандашом по блокноту, принялась читать какой-то документ.
«Я хочу тебя видеть», – сказал я.
Она подняла голову. Лицо ее было серьезно. Потом обошла стол и прикрыла дверь.
«Я думаю, нам не стоит видеться. Расти, теперь уже не стоит. С моей стороны это было бы нехорошо», – сказала она и открыла дверь.
