– Однако, – продолжает он, помедлив, – наблюдая за тобой два этих месяца, я пришел к заключению, что ты не расскажешь суду всего, что знаешь. Кое-что останется твоим секретом. Я не хочу давить на тебя, говорю искренно. К некоторым клиентам полезнее применить метод убеждения. С другими не знаешь, как поступить. Для третьих – лучше не ворошить факты. Уверен, какой бы выбор ты ни сделал, он будет обдуманный и разумный. Но если человек намерен говорить только часть правды, он напоминает трехногое животное, застрявшее в чащобе. Ты не умеешь искусно, правдоподобно лгать, и это может плохо для тебя кончиться.
Повисает долгое молчание.
– Мы должны принять ситуацию такой, какая она есть. Позади у нас неплохой день. Все улики поставлены под сомнение. Мы нанесли обвинению удар, от которого оно может не оправиться. Мой профессиональный совет тебе: не свидетельствуй. Это повышает твои шансы на оправдательный приговор.
Вместе с тем позволь напомнить, что последнее слово – за тобой. Я твой адвокат и готов представить твои показания с полной убежденностью независимо от того, что ты намерен сказать. Само собой разумеется, ты не должен принимать решение немедленно, но над ним пора подумать. Подумать, не упуская из виду сказанное мной.
Через полминуты Сэнди ушел – в безукоризненном фраке, снятом с вешалки, и с завязанным галстуком. Его речь словно отрезвила меня. Такой сердечной близости между нами еще не было.
Я иду по коридору в конференц-зал, чтобы выпить еще один бокал шампанского. В кабинете Кемпа горит свет – Джейми работает. Я захожу к нему, и в глаза бросается плакат, приклеенный к стене над картотекой. На ярко-красном фоне изображен молодой человек в переливающемся блестками пиджаке, с гитарой в руках. Фотограф снял его в тот момент, когда он резко качнулся в сторону, так что волосы у него встали дыбом и голова сделалась похожей на одуванчик. По диагонали плаката протянулась надпись большими белыми буквами: «Галактика». Мало кто узнает в этом плейбое Джейми Кемпа, каким он был десять лет назад.
– Напрасно я втравил тебя в эту историю. Босс разгневался. Ты уж прости.
– Брось, я сам виноват. Садись, – указывает Джейми на стул. – Порядок Стерн любит больше всего на свете.
– И юриспруденцию. Как он их сегодня разделал!
– Ничего подобного я за двенадцать лет не видел. Когда вы заполучили эти материальчики?
– Насчет вскрытия Сэнди в воскресенье вычитал. А данные от гинеколога вчера получил. Знаешь что? Босс считает, что Кумачаи просто дал маху, потому что все через заднее место делает. Получил результаты от химика, а при вскрытии якобы забыл. Я лично в это не верю.
– Нет? Какая же у тебя версия?
– Что все подстроено.
– Я давно об этом подумал.
– А я все время так считал. Тебе известно, чьих рук это дело?
– Если б было известно, то уж кому-кому, а своим бы адвокатам я сказал.
– Может быть, это Мольто?
– Может быть. Очень даже вероятно.
– Но зачем он это сделал? Чтобы ты не разобрался с той папкой? «Папкой П.» – так ты ее называешь?
– Да. «Папка П.».
– Он, конечно, понимал, что ты скажешь о ней, если будешь давать показания. Странно все это. До чертиков странно.
– Ничего странного нет.
– Ты о чем?
– О том, что узнаю сегодня ночью.
– А что будет сегодня ночью?
Я качаю головой. Наша затея с Липранцером должна оставаться только между нами.
– Займешься самодеятельностью?
– Вот именно.
– Смотри, будь осторожен. Не давай дель Ла-Гуарди никакого повода.
– Не боись! – заверяю я Джейми. – Я знаю, что делаю.
Я желаю Джейми спокойной ночи и иду выпить бокал шампанского.
