– Каждый факт сам по себе важен. Такие вещи даже преступники понимают.
– Говоря детективу Липранцеру о своих первых впечатлениях, вы, конечно, не пытались направить его по ложному следу?
– Что вы?! – Кумачаи энергично мотает головой. Он ожидал этого вопроса.
– Итак, доктор, вы были убеждены, что жертва не предохранялась. – Настолько убеждены, что о применении противозачаточной мази, на ваш взгляд, не могло быть и речи?
– Мистер Стерн, сначала у меня сложилось одно мнение, однако оно изменилось, когда пришли результаты химического анализа.
– Посмотрим на ситуацию с другой стороны. Как, по-вашему, стала бы женщина предохраняться, зная, что не сможет забеременеть?
– Разумеется, нет. Но у мисс Полимус есть сын.
– Да, есть сын, это известно. Я не говорю конкретно о мисс Полимус, а рассуждаю вообще. Итак, если женщина знает, что не сможет забеременеть, ей незачем прибегать к предохранительным средствам?
– Абсолютно незачем, – соглашается Мясник. Его ответы становятся все более неуверенными. Он не может понять, куда клонит Стерн.
– Это было бы бессмысленно?
– Абсолютно.
– Не можете ли вы, как судебный эксперт, предположить какую-нибудь причину, в силу которой такая женщина все же прибегает к предохранительному средству?
– Вы имеете в виду женщину, у которой менопауза?
– Я имею в виду женщину, точно знающую, что не способна забеременеть.
– Никакой медицинской причины я не вижу.
Сэнди обращается к Ларрену:
– Ваша честь, могу я просить стенографистку отметить последние пять вопросов и ответы на них, чтобы она зачитала их суду в случае необходимости?
Кумачаи медленно оглядывает зал, смотрит на судью, стенографистку, хмурится. Чувствует, что ему готовят какую-то западню. Стенографистка прикрепляет к листку скрепку.
– Вы, как специалист, не считаете, что Каролина Полимус знала, что беременность ей не грозит?
Кумачаи наклоняется к микрофону, прежде чем ответить.
– Не считаю.
– Не торопитесь с ответом, доктор Кумачаи. В те две недели вы произвели восемнадцать вскрытий. Может быть, вам стоит заглянуть в свой рабочий дневник?
– Я уверен, что жертва использовала какое-то противозачаточное средство. Вы это сами признали.
– Я повторяю, сэр, что мы оба признали результаты анализа спермы, которую вы – и никто другой – послали химикам.
Сэнди подходит к Джейми, и тот тут же протягивает ему нужный документ. Копию он кладет на стол обвинения, а оригинал подает Кумачаи.
– Вы узнаете свои записи о вскрытии тела мисс Полимус?
Кумачаи перелистывает несколько страниц.
– Подпись моя, – говорит он.
– Не будете ли вы так любезны зачитать суду помеченный абзац? – Сэнди оборачивается к Нико: – Это на второй странице.
Кумачаи меняет очки.
– «Фаллопиевы трубы разделены и перевязаны, – читает он. – Состояние брыжеек нормальное».
Кумачаи хмурится, недоверчиво качает головой.
– Это неверно, – говорит он наконец.
– Что неверно? Это же ваши собственные комментарии. Вы диктовали их, когда проводили операцию. Неужели вы допустили ошибку, доктор?
– Это неверно, – повторяет тот.
Сэнди подходит к нашему столу. Джейми подает ему другую бумагу. Я шепчу Сэнди:
– Ты хочешь сказать, что у Каролины маточные трубы были перевязаны?
За него кивком отвечает Кемп.
Я словно проваливаюсь в какую-то пустоту. Чувствую себя в подвешенном состоянии, чувствую, что запутался в собственных ощущениях. Порвалась некая важная нить. Отдалилось все, что происходит в зале, краешком сознания я понимаю, что Мяснику Кумачаи приходит конец. Он еще пытается отрицать, что у мисс Полимус были перевязаны маточные трубы. Сэнди сует ему в руки бумагу с заключением гинеколога с Западной стороны, который шесть лет назад, когда Каролина сделала аборт, провел операцию с трубами. Очевидно, к нему и ездил Кемп вчера утром.
– Я еще раз спрашиваю вас, сэр, эти материалы не меняют вашего ученого мнения?
Кумачаи молчит.
– Надеюсь, сэр, вы теперь понимаете, что Каролине Полимус незачем было предохраняться?
– Вероятно, да. – Кумачаи стоит как в воду опущенный. Мне становится даже жалко его. – У меня все из головы вылетело, – говорит он, обращаясь к Нико и Мольто.
