Кеннили поднимается мне навстречу и ведет в закуток с тремя столиками. Тут нас никто не побеспокоит, уверен он. Все верно: зачем полицейскому чину светиться с подсудимым, обвиняемым в убийстве?
– Ну что еще у тебя стряслось? – Он улыбается, но тон его отнюдь не дружественный.
– Спасибо, что пришел.
Кеннили отмахивается.
– Давай к делу.
В комнату заглядывает женщина, предлагает выпить. Я сначала отказываюсь, потом заказываю скотч со льдом. У Кеннили в руках уже стакан с бурбоном.
– Хочу задать тебе несколько вопросов. Собственно говоря, я должен был раньше спросить, еще в апреле.
– О чем?
– О том, что произошло в Северном филиале суда лет восемь-девять назад.
– Ты что имеешь в виду?
– Кто-то брал взятки…
Кеннили встряхивает стакан с виски. Он думает.
– Ты уверен, что не порешь горячку?
– Я видел документы.
– Ни хрена себе! Хочешь заняться этой историей?
– Пока не знаю. – Я вижу, что Кеннили сердится. Ему досадно, что он не в курсе такого важного дела.
– Ну что же, валяй расспрашивай. Только не говори, что ты просто так трогал ее стаканы.
– Ты ждешь, чтобы я сказал, что не убивал ее?
– В самую точку попал.
– Я ее не убивал.
Кеннили не сводит с меня глаз. Понятно, что он не вполне верит мне.
– До чего же ты чудной сукин сын.
Официантка в блузке с низким вырезом приносит мне выпивку и ставит еще один стакан перед Лайонелом.
– Знаешь, – начинаю я, – моя мать умирала полусумасшедшей старухой – вроде тех, что таскаются по улицам со своими пожитками, а отец всю войну ел конину и прочую дрянь, от которой мозги набекрень. В начале моей жизни все было очень странным. Тем не менее я считаю себя самым обычным человеком. А мне говорят, какой же я чудной сукин сын. Спасибо, друг, – говорю я и чокаюсь с Лайонелом.
Ему вряд ли понравился мой монолог.
– Ты зачем пришел, Расти?
– Я уже сказал. Ответь на один вопрос.
– Ты меня достал! Но учти, против окружного прокурора я свидетельствовать не буду. По правде говоря, я мало что знаю. Разговоры разные ходили.
– А Томми Мольто знал?
– Это уже второй вопрос.
– Нет, продолжение первого.
– Знаешь, в нашей работе никогда не говори «никогда». И все-таки на Мольто я никогда не подумаю. Как-никак религиозное воспитание получил, семинарию окончил. Дай ему волю, он бы и в суд с четками приходил.
– А Каролина была замешана?
Кеннили качает головой. Не говорит ни «да», ни «нет». Молчит.
– Слушай сюда, Расти, я всегда уважал тебя и уважаю – что бы ты ни натворил. Ты начал работать на окраине, когда народ ни о каких шайках слыхом не слыхивал. И хорошо работал – как настоящий спец. А сейчас здесь, куда ни ступи, – замараешься. Поэтому не суетись, не пори горячку. У наших ребят и без тебя дел хватает.
Он допивает свой бурбон и осматривается по сторонам.
– У Каролины с Мольто ничего не было? В личном плане? – не отстаю я.
– Чего ты прицепился к Мольто? Может, он и приударял за ней, но я этого не видел. Нет, она ему не давала.
– А кому?
– Хватит с тебя. Больше ни слова не скажу.
– Лайонел, я ведь не для того, чтобы посплетничать, спрашиваю. От этого, может быть, моя судьба зависит.
– Черномазому.
– Что-что?
– С черномазым, говорю, ложилась.
До меня доходит не сразу.
– С Ларреном?
– Ты же бывал тогда в Северном филиале, помнишь небось, какая там теснотища была. Суд, прокуратура, полиция – все в одном помещении. Черт ногу сломит. Помню, Нико Кастелло сидит записывает ребят, которые пришли давать показания. Ровно в двенадцать черномазый отваливал к себе, и она топала к нему. Они из этого секрета не делали… Черт, кажется, я рассказываю тебе, чем эта сучка прокладывала себе дорогу наверх. И на кой хрен Хорган к себе ее взял? Черномазый, видать, устроил. Они с Хорганом какой-то бизнес имели.
– Юридическую контору вместе открыли. Давно это было.
– Похоже, что так.
– Ты так и не сказал, Каролина-то запачкалась?
– Все, я ухожу… Мольто и судья не шибко ладили. Вот она и сглаживала острые углы. Может, Мольто действительно приударял за ней. Может, поэтому он и схватывался с судьей. Трудно сказать. Поди разберись в людях.
Я услышал все, что меня интересовало. Оставляю деньги за выпивку.
