Президент Каменного острова

Мы идём по шоссе. Над головой жаркое солнце, под ногами горячий асфальт. По обеим сторонам припорошенные пылью кусты, а за ними дальше — деревья. Там лес. Наверное, нет ему конца и края, как и нашей дороге. Деревья отбрасывают тень. Она короткая, до шоссе не достаёт. Днём, когда самое пекло, тени короткие. К вечеру они становятся длинными и косо пересекают асфальт. Вечером тень ни к чему. И так прохладно.

Впереди шагает отец, за ним я, последней плетётся Алёнка. На спине отца огромный рюкзак. Он набит битком. Из одного кармашка торчит зеленоголовая бутылка с кефиром, из другого поблёскивает тоненький прут антенны. Когда отец включает транзистор, мы слышим приглушённый голос диктора, музыку. Один раз передавали военные марши, и мы, не сговариваясь, зашагали в ногу. Когда работает приёмник, Алёнка догоняет нас. Отец босиком, зелёные штаны закатаны до колен. Ноги у отца мускулистые и волосатые. На голове выгоревшая соломенная шляпа с тёмной полосой от ленты. Вырезанная из орешника палка мерно постукивает. У меня тоже на спине рюкзак, только поменьше. В нём одежда, примус и концентраты. Но у меня такое впечатление, что мой рюкзак набит булыжниками. Ножка от примуса колет в лопатку. Лямки вдавились в плечи. Я просунул под ремни пальцы, но всё равно режет. Этот дурацкий примус растопырился в рюкзаке; как ни укладывай его — всё равно чем-то острым торкается в спину. Конечно, я в любой момент могу сказать, что устал, и мы, перевалив через придорожный ров, растянемся на лужайке… Но я молчу, почему я должен первым заговорить об отдыхе? Отец молчит, Алёнка тоже. И я молчу. Ничего, потерплю немного. Первая Алёнка не выдержит. У неё тоже за спиной рюкзак, и, пожалуй, потяжелее моего. Алёнка на три года старше меня.

Я слышу, как она пыхтит, но не оглядываюсь — и так знаю, что лицо у сестрёнки кислое. Белая войлочная шляпа съехала на глаза, зелёная куртка расстёгнута. Алёнка в брюках и кедах.

День выдался на редкость жаркий. Над асфальтом плавится воздух. Всё время впереди и позади слышится гул. Это автомашины мчатся навстречу друг другу. Сначала я смотрел на них, потом надоело. Машин много на шоссе. Огромные и длинные, как поезд, рефрижераторы, у которых над кабиной надпись: «Плечевой первой автоколонны». Почему этот грузовик «плечевой»? Я всё хотел спросить у отца, но было лень. Уж слишком парит. В такую жару разговаривать не хочется. Мимо с шелестом проносятся «Победы», «Волги», «Москвичи», маленькие кривоногие «Запорожцы». Проскочила одна «Чайка». Шурша шинами, она мелькнула как чёрная тень. Блеснув на солнце никелированным бампером, «Чайка» исчезла вдали. Я обратил внимание на одну странную штуку: смотришь вперёд — и кажется, что там впереди асфальт растаял и, будто огромная лужа, растёкся по шоссе. Но идёшь, идёшь, а асфальт под ногами всё такой же, крепкий и серый.

Иногда на обочине можно увидеть медведя с медвежонком или оленя с оленёнком. Не настоящих конечно. Выкрашенные в серебристый цвет, звери стыдливо смотрели пустыми глазами в сторону. Им стыдно было, что их выкрасили в неестественный цвет и выставили напоказ.

Мы идём из Ленинграда пятый день. Вышли рано утром в понедельник, а сегодня пятница. Каждый вечер мы разбиваем в лесу палатку, и рано утром сворачиваем. Палатка и топорик лежат у отца в рюкзаке. И котёл с треногой. Мы купили его в спортивном, на Невском, перед походом. Пока мы с отцом натягиваем палатку, Алёнка разжигает костёр и приносит воду. Костёр она научилась разжигать на третий день. Вечер — это самое лучшее время! Не нужно больше идти. Рюкзак не пригибает тебя к земле. Не колется примус. Можно растянуться у костра и смотреть, как закипает в котле душистый гороховый суп со свининой. Над головой шевелятся деревья, в костре весело потрескивают сучки. Дым лениво путается в ветвях. Приёмник висит на суку. Передают последние известия. Тоненько пищат над ухом комары. Но не кусаются, боятся дыма. Они потом своё возьмут, когда мы спать ляжем. Как ни затягивай вход в палатку, комары обязательно проникнут.