– Не пойдет на пользу?
– Вот именно. Я знал, что вы страшно расстроитесь, узнав, что у вас был ребенок, но вы забыли об этом.
Мы въехали на подземную парковку. Приятный дневной свет постепенно сменился ярким электрическим, запахло бензином и бетоном. Я подумала: интересно, о чем еще он решил не сообщать мне из соображений этики, сколько таких «бомб замедленного действия» еще сидит в моем подсознании?
– Скажите, у меня были…
– Нет, – перебил он. – Адам был вашим единственным ребенком.
Он употребил прошедшее время. Значит, знал и о том, что Адам мертв. Я не хотела задавать этот вопрос, но чувствовала, что должна.
– Вы знаете, что его убили?
Доктор поставил машину на место, выключил двигатель. На парковке царил полумрак, перемежающийся островками слепящего света ламп. Слышно было лишь хлопанье дверей, мерное рокотание лифта. На секунду я поверила, что не все потеряно. Что Адам все-таки жив. Эта идея пришла как озарение. Ведь существование Адама стало для меня реальным сразу, как только я прочла о нем в своем дневнике. А его смерть я не чувствовала. Я пыталась представить его или вспомнить, что ощутила, когда узнала о его смерти, но не могла. Было в этом что-то неверное. Горе должно было поглотить меня. Каждый день после этого должен был наполниться постоянной болью, тоской, ощущением, что часть меня умерла и я никогда не буду той, что прежде. Я не сомневалась, что моя любовь к сыну была столь сильной, что я не смогла бы остаться равнодушной к потере. Если бы он действительно умер, то, я уверена, горе победило бы амнезию.
Я осознала, что совсем не доверяю мужу. Я не верю, что мой сын мертв. Пару секунд я смутно ощущала чуть ли не счастье, но наконец доктор Нэш заговорил:
– Да. Я знаю об этом.
Радость лопнула во мне, словно мыльный пузырь, превратившись в отчаяние. Хуже, чем отчаяние. Нечто разрушительное, отдававшееся болью во всем теле.
– Как?! – только и произнесла я.
Доктор рассказал мне ту же историю, что и Бен. Адам пошел в армию. Взорвалась мина. Я слушала, думая об одном: только бы не зареветь. Он закончил, мы оба молчали, подавленные, а потом он накрыл мою руку своей.
– Кристин, – нежно произнес он, – мне так жаль.
Я не знала, что сказать. Взглянула на него. Он весь подался ко мне. Я посмотрела на его руку, лежавшую на моей, покрытой мелкими морщинками. Представила, как он придет домой. Станет играть с котенком или щенком. Вернется в нормальную жизнь.
– Муж никогда не говорит мне об Адаме. И держит все его фотографии в металлической коробке. В моих же интересах. – (Доктор Нэш молчал.) – Почему он так поступает?
Доктор посмотрел в окно. Я тоже посмотрела и увидела слово «сука», написанное на стене напротив.
– Позвольте встречный вопрос. А как вы сами считаете?
Я задумалась. Пыталась вообразить самые разные причины поведения Бена. Чтобы контролировать меня? Иметь надо мной власть? Ему нравится лишать меня того, что дало бы мне ощущение цельности? Но это были сомнительные версии. И я осталась один на один с простейшим объяснением.
– Думаю, ему так легче. Если я не помню, то он и не говорит.
– Почему же ему легче?
– Потому что иначе я впадаю в отчаяние! Представляю, какой это был бы кошмар: каждый день рассказывать не только, что у меня был ребенок, но и что я потеряла его. Да еще в такой дикой ситуации.
– Есть ли другие причины, по-вашему?
Я помолчала, и наконец до меня дошло.
– Для него это тоже тяжело. Он ведь отец Адама, и конечно… – Я подумала про себя: ведь ему приходится справляться не только с моим, но и с собственным горем.
– Кристин, вам очень тяжело, – произнес доктор, – но вы должны понять, что Бену тоже непросто. Во многих отношениях даже сложнее. Похоже, он вас очень любит…
– …а я даже не помню о его существовании.
– Вот именно.
– Наверное, – вздохнула я, – когда-то я любила его, ведь я вышла за него замуж.
Доктор молчал. Я вспомнила, как проснулась сегодня утром рядом с незнакомцем, вспомнила фотографии, на которых мы с Беном вместе, вспомнила сон – или воспоминание? – от которого проснулась посреди ночи. Я подумала об Адаме, об Алфи, о том, что я сделала или хотела сделать. Мне стало страшно, словно я осознала, что у меня нет выхода, мой мозг хаотично прыгает от предмета к предмету в поисках свободы и избавления.
