«Могу. Дайте мне минуту…»
Макензи слушала шум на другом конце линии, когда Батисте положил телефон, передвинул его, а потом снова положил. Она слышала, как он стучит по клавиатуре, а потом, меньше чем через минуту, в ухе снова раздался его голос.
«Он говорит правду, — сказал Батисте. — Сейчас, глядя на табель, я тоже вспомнил. Девятого он отпросился, чтобы навестить брата или сестру, по-моему, в северной Вирджинии. Простите, что сразу вам об этом не сообщил».
Макензи повесила трубку и вздохнула: «Итак. Получается… Квентина Нейла не было на работе в день, когда там одновременно были Кеннет Эйбл и Эллис Риджвей. Это не снимает с него подозрений в убийстве, но…»
«Очень даже снимает, — сказал Эллингтон, — если учитывать ещё и это». Он показал Макензи электронную копию отчёта об аресте Нейла, которую он сейчас открыл на телефоне. Нейла арестовали в воскресенье вечером, и с тех пор он находился под арестом. Арест произошёл за два дня до убийства Эллис Риджвей.
«Вот чёрт», — сказала Макензи.
Вот так запросто они лишились многообещающей зацепки. Ещё десять минут назад она была уверена, что смотрит в лицо убийце, а сейчас у Макензи вновь ничего не было.
И вот совсем неожиданно занятой день подошёл к концу. И оказалось, что это был день, наполненный лишь разговорами, которые ни к чему не привели, и осознанием того, что убийца до сих пор был на свободе.
Ему думалось, что в такой вечер, как сегодня, жара властвует над пригородом, как невидимый великан, который топчет всё на своём пути. Его тихие шаги по мостовой оглушали. Сейчас даже древесные лягушки и кузнечики невероятно громко распевали свои песни, словно очень мощный громкоговоритель передавал странный механический звук.
Он шёл вдоль домов, стараясь не попадать под свет уличных фонарей. Примерно полчаса назад закат уступил место ночи, погрузив городские улочки в неземную тишину.
Хотя он был здесь именно из-за этой тишины, вернее, не собственно из-за неё, а из-за того, что она с собой несла.
Дойдя до конца улицы, он увидел идущего навстречу мужчину. Его сопровождала тень, нечётко нарисованная светом фонарей. В руках у него была трость, и казалось, он смотрит куда-то влево от себя, где не было ничего, кроме темноты и пустой двухполосной дороги, бегущей по жалкому городишке.
Он хорошо знал этого мужчину. Он говорил с ним несколько дней назад, пока читал ему книгу, сидя на скамейке в парке меньше чем в полумиле от того места, где он сейчас стоял. Мужчину звали Уэйн Невинс, и он был слеп с рождения все пятьдесят лет своей жизни.
Он остановился, зная, что очень скоро Уэйн узнает, что он здесь — услышит его или, может, почувствует его запах. Он знал, что, волнуясь, люди источали определённый запах, и слепые иногда могли его учуять.
«Жуть какая, — подумал он. — Они как монстры… живут в кромешной тьме, но могут так использовать другие органы чувств, как нам, обычным людям, никогда не понять».
Решив, что смог обуздать своё волнение, он двинулся дальше. Между ними было примерно пятнадцать метров, включая то пространство, где два угла улицы соединялись, образуя перекрёсток. И именно тогда, когда он начал приближаться к перекрёстку, мир вокруг стал расплываться.
Он нервно сглотнул и опёрся о стену здание слева от себя. Время от времени зрение играло с ним эту злую шутку — мир вдруг мутнел, и всё плыло перед глазами. Иногда он вовсе переставал видеть, погружаясь во тьму минут на десять. Это состояние часто сопровождалось несильной головной болью, но сейчас он ничего подобного не чувствовал.
В такие моменты он вспоминал кухню в родительском доме. Он вспоминал потрескавшийся отстающий линолеум, пахнущую плесенью раковину и огромную по размерам мать, стоящую над ним, что-то крича.
За этим обычно следовало воспоминание о боли, но обычно ему удавалось его подавить.
Если он хотел, чтобы сегодня у него всё получилось, нужно было выкинуть эти воспоминания из головы. Если он хотел, чтобы мгла отступила, ему нужно было оставить эти воспоминания позади…
И вдруг всё прошло. Исчез старый линолеум, и перед глазами была лишь тёмная улица.
