Преступления против правосудия - страница 11
Сказанное, на наш взгляд, позволяет предположить, что законодатель, обособив в гл. 31 УК ряд преступлений и дав им название «Преступления против правосудия», сосредоточил здесь конструкции преступных деяний, сущностью которых является посягательство на общественные отношения, призванные обеспечить предпосылки, осуществление в рамках закона, а также реализацию результатов охранительной, познавательно-правоприменительной деятельности суда и содействующих ему органов и лиц.
Названным отношениям способны причинить вред не только рассматриваемые нами преступления. Им угрожают и деяния, ответственность за которые предусмотрена статьями, содержащимися в других разделах (главах) Уголовного кодекса, так как они (деяния) либо совершаются после вынесения соответствующего судебного акта и заключаются в невыполнении возложенных на лицо этим актом обязанностей (ст. 157, ч. 2 ст. 169, ст. 177 УК), либо осуществляются с целью воспрепятствовать решению задач или выполнению функций правосудия (п. «к» ч. 2 ст. 105 УК), либо, наконец, хотя подобной цели и не преследуют, но существенно затрудняют или могут затруднить возникновение, развитие процессуальной деятельности (ст. 174, 174>1, 175 УК) либо деятельности по обеспечению исполнения уголовного наказания (ст. 321 УК).
Но эти преступные посягательства, в отличие от преступлений, которым посвящена гл. 31 УК, имеют в качестве основного объекта иное социальное благо[103].
Заметим, однако, что, придавая правосудию значение основного или дополнительного объекта уголовно-правовой охраны, законодатель, на наш взгляд, не сумел избежать ряда ошибок.
Одна из таких ошибок заключается в определении законодателем сущности состава легализации («отмывания») денежных средств или иного имущества, приобретенных другими лицами преступным путем.
Включение ст. 174 в УК непосредственно связано с присоединением России к принятой государствами — членами Совета Европы 8 ноября 1990 г. Конвенции «Об “отмывании”, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности»[104]. «Такого рода нормы, — пишет А. Э. Жалинский, — появившиеся в ряде стран, по замыслу законодателя направлены против лиц, которые получают деньги у преступников из первых рук, зная об их происхождении или имея обязанность знать, и нарушают установленные правила идентификации этих денег и сообщения о них»[105].
Действительно, описанные в анализируемой статье УК деяния способны значительно затруднить процесс обнаружения и раскрытия преступных посягательств, в результате которых незаконно получено имущество.
Думается, именно в этом заключается общественная опасность подобных деяний, а вовсе не в том, что «отмывание» такого имущества делает экономику криминальной, нарушает принципы осуществления экономической деятельности, как пытаются представить некоторые авторы[106]. Не соглашаясь с последними, Н. А. Егорова верно, по нашему мнению, замечает, что «вредоносность легализации преступных доходов для экономической деятельности как таковой не всегда очевидна»[107]. В самом деле, экономику делает криминальной вовсе не легализация. Скорее наоборот, последняя способствует перемещению денежных средств из «теневого» бизнеса в законный[108]. Но подобная деятельность, несмотря на то, что в ряде случаев она может служить социально полезным целям, скажем, финансированию убыточных отраслей или предприятий, не одобряется, а, напротив, в уголовном порядке преследуется государством, потому что мешает борьбе с преступными формами нелегальной экономики.
По указанным соображениям легализацию («отмывание») денежных средств или имущества, полученных незаконным путем, целесообразно было бы отнести к посягательствам на правосудие и рассматривать в качестве одного из проявлений прикосновенности к преступлениям. Так поступил, например, немецкий законодатель, поместив соответствующий параграф (§ 261) в раздел УК, посвященный различным формам укрывательства (Begunstigung und Hehlerei)
