Конечно, такая девушка не осталась равнодушной, когда я открыл ей свои чувства, сразу же вслед за этим предложив мисс Гарни пойти со мной под венец. Но она и слышать не хотела о том, чтобы вступить в брак сейчас, во время войны. Лишь потом, после победы, когда мы вместе приедем в освобожденный от немецкой угрозы Монтепелье, чтобы она могла продемонстрировать своего избранника семье – по всем правилам традиционной французской глубинки, где действуют гораздо более строгие приличия, чем то принято считать…
Добавлю, что у мисс Гарни имелось одно увлечение, пока что не слишком распространенное среди женщин: она была заядлой мотоциклисткой. Еще до моего прибытия в Радчерч Эна привыкла совершать длительные мотоциклетные прогулки по окрестностям в полном одиночестве. А поскольку я не мог быть спутником во время таких поездок, она милостиво разрешила мне сопровождать ее в пеших прогулках – впрочем, далеко не всегда. Для меня так и осталась непредсказуемой странная переменчивость ее характера: Эна, обычно сама доброта и чуткость, порой совершенно внезапно становилась холодной, резкой в общении и нетерпимой к чьему-либо присутствию. Тогда я еще воспринимал эти изменения настроения как некий каприз, простительный женскому полу и даже придающий дополнительное очарование. Несколько раз подобная причуда нападала на нее и непосредственно во время наших прогулок, когда она сухо, без малейших объяснений причины, давала мне понять, что именно сейчас ей хотелось бы остаться одной. Впрочем, потом мисс Гарни извинялась передо мной самым сладчайшим голосом, способным смягчить даже куда более чувствительную душу, чем моя – и окружала меня особым, подчеркнутым вниманием, так что обижаться всерьез было просто невозможно. К тому же, по словам Меррифильда, эти приступы внезапной тяги к одиночеству проявлялись вовсе не только в моем присутствии: семья сквайра давно уже успела привыкнуть к этой особенности характера своей домашней учительницы.
Мои собственные обязанности, как и у любого офицера в военную пору, практически не оставляли свободного времени. Так что со своей возлюбленной я мог видеться лишь по вечерам – но и тогда она, бывало, без каких-либо видимых причин уединялась в небольшом кабинете (служившем у Меррифильдов классной комнатой), тем самым давая понять, что в эти минуты или даже часы для нее совершенно нестерпимо чье-либо общество. Но, выйдя из классной, Эни всегда глубоко сожалела о том, что заставила меня страдать, и ее раскаяние всякий раз так трогало мое сердце, что после каждого такого случая я все больше привязывался к ней. Да, не стыжусь сказать: я был готов выполнить любое ее желание…
В обвинительном заключении фигурирует фраза «припадки ревности», а также приводятся обнаруженные во время следствия факты моей ревнивой подозрительности. Один раз эта сцена даже произошла на глазах миссис Меррифильд – и будто бы только ее вмешательство предотвратило в тот раз драматическую развязку. Что ж, признаю: я был ревнив. Когда человек влюблен по-настоящему, когда любовь поглощает все силы его души – вероятно, он не может быть свободен от чувства ревности. Это ведь тоже часть любви.
Однако подчеркнуто независимый и свободолюбивый дух моей возлюбленной порой заставлял меня задуматься. Я знал, что у нее широкий круг знакомств, куда входят и многие офицеры как в нашем городке, так в соседнем Челмсфорде и даже Колчестере. И когда она, оседлав мотоцикл, исчезала на несколько часов… На вопросы об этих поездках Эна не отвечала, на вопросы о своей прошлой жизни – когда отвечала охотно, с милой улыбкой, а когда и замыкалась, одаривая меня суровым взглядом. Особенно часто подобное случалось, если я проявлял хоть минимальную настойчивость. Так удивительно ли, что мне, буквально потерявшему голову от любви, порой не удавалось скрыть откровенных проявлений ревности? Удивительно ли, что я, забыв обо всем, стремился узнать, что же творится в «закрытой» части жизни мисс Гарни, тщательно скрываемой от меня?
Время от времени здравый смысл нашептывал, что глупо так настаивать на раскрытии тайн моей возлюбленной, в чем бы они ни заключались: зачем мне их знать, если я в любом случае готов отдать за нее жизнь? Но – новый каприз – новое стремление избежать моего общества – и ревность снова брала свое…
