Мало-помалу все-таки стало поутихать, и день Нового года прошел благополучно, а на другой день – новая перемена.
На рассвете второго сентября подъехал к Коломенскому дворцу преданный царевне стрелецкий полковник Акинфий Данилов. Сойдя с лошади и подойдя к запертым еще воротам, он при свете пробивающегося дня приметил прибитую к полотну ворот бумажку.
«Ба, что это? Не приказ ли какой приезжающим, – подумал он и, осторожно сняв бумажку, с трудом прочитал крупно начерченные знаки: „Вручить царевне Софье Алексеевне”.– Странное письмо, а все-таки нужно передать государыне», – решил он, спрятав письмо в карман. Затем он постучал в ворота.
– Что, государыня царевна еще не изволила встать? – спросил он, входя во внутренний двор, привратника, лениво затворявшего за ним ворота.
– А вон видишь отворенное окно-то? Это в ее опочивальне. Видно, уж изволила встать.
– Так скажи кому-нибудь доложить государыне о приезде из Москвы стрелецкого полковника.
Привратник направился к дворцу.
Вскоре из внутренних покоев вышел ближний стряпчий царевны и, подойдя к приехавшему, с неласковостью и видимым оттенком подозрительности допросил:
– Кого тебе нужно, честной господин?
– К государыне приехал, к царевне Софье Алексеевне, – отвечал приехавший.
– А как обзывать тебя?
– Акинфий Данилов.
– А званья какого и откуда?
– Стрелецкий полковник – из Москвы.
– А с каким умыслом?
– Про то буду докладывать государыне, а не тебе, – с досадой уже ответил полковник.
– Ну иди за мной. Государыня сама изволила тебя видеть в окошко и приказала привести к себе, да опасливо…
Царевна действительно не только встала, но уж успела сделать свой утренний туалет и помолиться Богу. Теперь она у окна читала книгу.
– Здравствуй, мой верный Данилов, – приветливо начала она вошедшему, благосклонно протягивая руку, которую тот поцеловал. – Когда из Москвы и каких вестей привез?
– Выехал я, государыня, ночью тайком от стрельцов других полков и вестей особливых с собой не привез.
– Когда Стремянной полк придет сюда?
– Не ведаю, государыня, а слышал я, будто князь назначает его к походу в Киев.
– Да, он мне писал об этом, но я приказала переменить и назначить к походу другой полк, – с раздражением стала говорить правительница, и снова на лбу ее образовалась знакомая складка. – На молебствии вчера ничего не случилось?
– Ничего, государыня, говорили, правда, стрельцы из раскольников против патриарха непригожие слова, да пустое.
– Как осмелились при князе? И он дозволил… не остановил их?
– Князя Ивана Андреича на молебне не бывало.
– Как не бывало, когда я ему именно приказывала быть?
– Князь весь день вчера пробыл дома, может, по болезни… а на молебне вместо его был окольничий Хлопов.
– А… – протянула правительница.
– Вести-то для тебя, царевна, я подобрал на дороге. Вот сейчас снял с дворцовых ворот письмо к тебе, – сказал полковник, вынимая из кармана письмо и подавая его царевне.
Софья Алексеевна взяла письмо и стала читать; по мере продолжения чтения лицо ее становилось беспокойней и мрачней.
Письмо заключало в себе донос на князя[11].
– Хорошо, полковник, – сказала правительница, кончив читать, – спасибо за преданность, поверь – не забуду. Оставайся здесь при нас… нам нужны теперь преданные слуги. Поди отдохни покуда да скажи, чтоб позвали ко мне Ивана Михайловича да Василья Васильевича.
Через несколько минут тот и другой были в приемной.
– Сейчас был у меня стрелецкий полковник Акинфий Данилов, приехавший сюда из Москвы ночью похоронком, и привез нехорошие вести. Верного мне Стремянного полка, несмотря на мое вторичное приказание, князь не присылает до сих пор и не знаю – пришлет ли когда-нибудь. Потом приказывала я князю непременно самому лично быть на молебне в день Нового года, а он опять ослушался въявь, на молебне не был, оставил нашего святейшего патриарха выносить оскорбления от раскольников стрельцов. И, наконец, вот я получила известительное письмо о злоумышленных делах Ивана Хованского, как изменника явного. Прочтите и скажите, как поступить.
Правительница передала письмо Василью Васильевичу, но тот отклонился:
