Это местность, где река Чу, давшая название всей долине Киргизии, впадает в пески пустыни Муюнкум. Слово «кокуй» перевести на русский язык довольно трудно. Оно имеет ряд значений. В устах женщины — возглас безмерного отчаяния. В названии местности понятие можно перевести как «окаянное», «гиблое», «проклятое место».
На продуваемой всеми ветрами насквозь станции Чу стояли штабеля корявых саксауловых дров. Их свозили сюда по узкоколейке из лесхоза, расположенного в песках. Конечно, когда лесхоз закладывали и выхаживали едва не каждое деревце во впадинах и на песчаных буграх, не думали, что придется их под топор пускать. Да вот война заставила.
Часа два выбирал я в штабелях саксаула палку, чтоб опираться в пути, щадить раненую ногу.
Без особых приключений добрались мы до 101-й остановки — так называлась конечная, где паровозик заправляли водой.
Гас короткий декабрьский день, хмурый, морозный и ветреный. До Гуляевки оставалось тридцать пять километров. Мы решили преодолеть их за ночь. Думали, ветер успокоится. Но он разыгрался еще пуще, гнал по песку последние снежинки, задержавшиеся в песчаных складках свея. Тьма грозила стать непроглядной. Отойдя примерно на километр от 101-й остановки, мы едва различали втоптанную ногами людей и лошадиными копытами снеговую стежку, кое-где переметенную уже узкими песчаными языками.
Ветер усиливался, в морозный воздух поднялся мелкий песок. Он сек кожу до ожога. Пришлось Васе прижать к щекам руки в перчатках, словно шоры надеть.
Неожиданно стало светлеть. Я не сразу понял, в чем дело.
Наконец мы вошли в первое на нашем пути понижение меж высоких песчаных бугров — чурот. Порывы проходили выше нас, отчетливо слышался шелест, мягкий и звенящий. Сделалось видно, что над хребтами веет светлая, отделенная от темного неба седая полоса поднятого ветром песка. И стали видны звезды. Я огляделся — и оторопел. Огромная медная луна стояла за нашими спинами. На ее фоне, как на круглом щите, рисовался старый, чуть не в обхват саксаул с гривой ветвей и веточек, которые будто от ужаса торчали в разные стороны на изломанных судорогой, скрюченных сучьях. Дерево стояло поодаль и все целиком помещалось на ржавом лунном диске. Потом в глубине чурота замаячило много деревьев. Светлокорые, они светились на фоне темного песчаного бугра, будто призраки.
Через несколько километров на повороте мы неожиданно увидели луну перед собой. Она висела высоко, стала маленькой и очень яркой, такой яркой, что иссеченным пылью глазам было больно глядеть на нее.
Пар от дыхания отливал радугой в лунном свете.
Сходить с тропы мы не рисковали — не знали местности. Миновали пески, вышли степью. К утру увидели дымок вдали, юрту — выбрались до пастбища.
Старый чабан, почтенный аксакал, сидел на лошади и мерно похлопывал камчой по голенищу мягкого сапога в старой остроносой калоше. Тулуп, словно попона, прикрывал круп кобылки, и она выглядела крошечной.
— Бумаги есть? — строго спросил он. — Кто такие?
Мы подали свои документы.
Аксакал придирчиво осмотрел их, держа «вверх ногами», подозвал девчушку:
— И ты посмотри.
— Печати есть, Абай. Один — гуртоправ, другой — бухгалтер из Алма-Аты. А в Гуляевке они не были. Нет отметки.
— Отдай бумажки, — махнул рукой аксакал.
Пока беседовали, два подростка и пятеро женщин молча толпились у входа в юрту.
Нас пригласили войти, чаем попотчевали, а потом аксакал и говорит:
— Не обижайтесь, дорогие гости… Уполномоченный НКВД нас предупредил: появятся у вас незнакомые люди — обязательно задержите и сообщите мне. Не подчинятся — палками в землянку загоните и держите там, пока не приду.
А мы-то чаевали. В юрту набились старики и женщины с посохами чабанскими. И поняли мы: не подчинись, сделай лишнее движение — схватят нас рогульками за горло, а другие дубасить начнут. Не входил в наши расчеты такой конфликт с местным населением.
— Ладно, — говорю, — ведите нас в землянку. Пока уполномоченный из Гуляевки приедет, отоспимся.
В задержании был один успокаивающий момент. Не за страх, а на совесть выполнили чабаны просьбу уполномоченного НКВД. Не бывало тут людей Богомбаевых. Иначе с нами обошлись бы по-другому, не стали чаем поить, сразу в землянку засадили.
