- Старичок, ну чего обижаться: показал буку - и ладно. Если надо, можно извиниться, мы ведь так, для смеху, пристращали тебя, а ты - с ходу буку ломать. Неинтересно, старичок, скучно.
Мак, видимо, сам решил уже, что игра не в меру затянулась, перестроился с четверенек на корточки, улыбнулся, причмокивая губами, и, наконец, целиком освобожденный от напряжения, вовсю зевнул и потянулся.
- О-хо-хо, потягунюшки, - произнесли физики приветливо, потому что щекотливое положение, когда шутка могла пойти черт знает какой дорогой, кончилось и не стало нужды ни других стращать, ни самим бояться.
Тем не менее, как только обнаружился подходящий момент, Кир шепнул Химу насчет неясных своих опасений по поводу Мака, который после операции какой-то не совсем такой, как раньше, так что не возьмешь в толк, чего от него ожидать. Хим ответил, что и у него имеются неясные опасения, однако пока ничего такого, подтверждающего, не произошло, следовательно...
Хим не успел изложить своей посылки насчет неопределенности опасений и возможных отсюда выводов: у столика, за которым сидели четверо - два парня и две девушки, - стоял Мак и ловко, используя оцепенение хозяев, перекладывал апельсины из стекляной корзинки в свои карманы.
По первому впечатлению действия Мака были совершенно нелепы: дело в том, что рядом, метрах в пяти-шести от столика, находился автомат и достаточно было нажать кнопку или произнести в микрофон приказ, чтобы получить, сколько душа пожелает, этих самых оранжей. Не заметить автомат было невозможно; допустить же, что инженер-электроник не знает правил обращения с механизмом, который своей замысловатостью немногим превосходит пивную бутылку, представлялость уже прямым абсурдом.
Оставалось лишь одно: Мак бесчинствует, причем бесчинствует сознательно и преднамеренно.
Вот они, неясные опасения, мелькнуло не без торжества у Кира. То же мелькнуло и у Хима, но оба они сохранили эти мысли про себя, ибо нет ничего глупее, как в минуту несчастья или неудачи ссылаться на свои пророчества: видите, я предупреждал, я говорил!
В корзинке осталось три апельсина, когда с молодых людей сошел, наконец, столбняк. Мак протянул руку, чтобы забрать и эти апельсины, но парни уже поднялись, стали по обе стороны и, прижимаясь к Маку плечами, вежливо попросили вернуть все плоды на место. Удивительнее всего, что он нисколько не придал значения ни самой просьбе, ни подчеркнутой вежливости обращения, которая в большинстве случаев, как показывает опыт, предвещает осложнения. Тогда молодые люди, чтобы не терять попусту времени, сами полезли в карманы Мака и принялись перекладывать апельсины обратным порядком, причем опять-таки ничуть не нарушая требований обходительности.
Девушки сдержанно улыбнулись, ничего оскорбительного для Мака в этой улыбке не было, но он по-своему истолковал ее и пронзительно закричал:
- Брысь!
Окрик адресовался парням, которые совершенно не давали повода для сравнения их с кошкой, и мог иметь только одну цель - унизить этих парней. Хим толкнул Кира в бок: "Это он вспомнил, как ты его шугал, - теперь отыгрывается!"
Посетители смеялись, девушки тоже смеялись, и парням, если они дорожили своей репутацией, не оставалось ничего другого, как перейти к решительным действиям. Схватив Мака за руки, они сделали усилие, чтобы приподнять его и так, в приподнятом виде, пронести между столиками до самого выхода.
Как ни странно, усилие это не дало никакого результата: со стороны отчетливо было видно, что бицепсы парней порядочно напряглись, между тем Мак стоял недвижимо, вроде наглухо привинченный к полу. Потом, когда молодые люди затеяли новую попытку, такую же, впрочем, бесполезную, как и предыдущая, Мак вдруг выбросил обе руки в направлении апельсинов и завопил:
- Дай! Дай! Дай!
Крик его до такой степени походил на детский, какой бывает при крайнем нетерпении, что два дюжих молодца, бессильных управиться с ним, действительно выглядели забавно, и посетители уже не просто смеялись, заботясь о приличиях, а хохотали и потешались в открытую.
Девушки же, наоборот, перестали смеяться и очень серьезно наблюдали борьбу, в которой один противостоял двоим. Вначале симпатии девушек целиком были на стороне двоих, которые безо всякого на то повода подверглись публично глумлению. Однако по мере того, как вскрывалась их неспособность совладать с одним, негодование и досада делали в сердцах девушек обычное свое дело, склоняя все симпатии на сторону победителя.
