Франсис — единственная из нас, кто обзавелся собственной семьей. Она прокладывает себе дорогу грудью, так что ее замужество, полагаю, объясняется именно этой характерной чертой. Мы — в роду Филпотов — красотой не блещем. У нас у всех широкая кость и крупные черты лица. Более того, денег на достойное приданое хватало только на одну свадьбу и призовой забег среди сестер выиграла Франсис, оставив наш дом на Ред-Лайон-сквер, чтобы стать женою торговца из Эссекса.
Я всегда восхищалась людьми с острым пытливым взглядом, как у Мэри Эннинг, потому что они, по-моему, четче осознают окружающий мир и его обустройство. Вот почему я лучше всего лажу со своей старшей сестрой Луизой. У нее серые глаза, как у всех в нашей семье, и говорит она мало, но когда она смотрит прямо на тебя, кажется, что она видит тебя насквозь.
Мне всегда хотелось, чтобы моей главной чертой тоже были глаза, но судьба распорядилась по-своему. У меня острый нос, слегка выступает челюсть, и когда я с досады скриплю зубами оттого, что часто — чаще, чем следует, — бываю раздражена, мое лицо заостряется, как топорик. Однажды на балу я подслушала, как один мой потенциальный поклонник сказал, что не осмеливается пригласить меня на танец, опасаясь порезаться о мое лицо. Я так никогда и не оправилась от этого оскорбительного замечания. Это объясняет, почему я осталась старой девой и почему так редко танцую.
Я страстно мечтала выработать у себя выразительный взгляд, но поняла, что людям так же сложно изменить характерную черту своей внешности, как и душевный темперамент. Таким образом, будущие охотники за окаменелостями без труда смогут определить мои останки по моей ископаемой челюсти. Я совершенно в этом уверена.
С Мэри Эннинг я познакомилась в Лайм-Реджисе, где она прожила всю свою жизнь. Это, конечно, не то место, где я хотела бы провести свою. Для меня лучшим местом на свете был Лондон, а именно Ред-Лайон-сквер, где мы, Филпоты, выросли. Хотя я слышала о Лайме как о модном морском курорте, мы никогда туда не ездили. Летом мы обычно отправлялись на побережье Суссекса, например в Брайтон или Гастингс. Наша мать, пока она была жива, заботилась, чтобы мы дышали свежим воздухом и купались в море, потому что разделяла взгляды доктора Ричарда Рассела, написавшего не одну книгу о пользе морской воды — как для купания, так и для питья. Я отказывалась пить морскую воду, но научилась плавать. На взморье я была — в некотором поэтическом смысле — как у себя дома, хотя тогда не подозревала, что это станет правдой в буквальном смысле.
Спустя два года после смерти родителей наш брат как-то вечером объявил нам о своей помолвке с дочерью одного из друзей-адвокатов нашего покойного отца. Мы расцеловали и поздравили Джона, а Маргарет в честь этого события сыграла на фортепиано вальс. Но, улегшись той ночью спать, я втихомолку плакала, как, подозреваю, делали и мои сестры, потому что с нашей лондонской жизнью, какой мы ее знали, было покончено. Как только наш брат женится, не будет ни места, ни денег, чтобы мы все продолжали жить на Ред-Лайон-сквер. Новоиспеченная миссис Филпот, конечно, захочет быть хозяйкой в собственном доме и наполнит его детьми. Три сестры — это явное излишество, особенно если они незамужние. Мы с Луизой обе знали, что нам предначертано остаться старыми девами. Поскольку денег у нас было мало, привлекать женихов нам оставалось только скромностью характера и внешностью, хотя на внешние данные особенно рассчитывать все же не приходилось. Луиза удалась чересчур высокой — намного выше, чем в состоянии выдержать большинство мужчин, — и у нее были крупные руки и ноги. Более того, она была такой тихой, что это выводило из себя ее поклонников, которые думали, что она их молча осуждает. Так оно, вероятно, и было. Что до меня, я была маленькой, остроносой, некрасивой, совсем не умела флиртовать и пыталась заводить разговоры на серьезные темы, говорить о важных предметах, а это тоже отпугивало мужчин.
Значит, нас следовало перегнать, как овец, с одного пастбища на другое, и роль пастуха выпала Джону.
