Множество гвардейцев следовали на почтительном расстоянии за обожаемым начальником. Крильон слушал рассказ Рони о сцене обвинения и ожесточения обвинителя.
— Где обвиняемый? — спросил он.
— Это я, — жалобно отвечал Понти.
— А! Это ты! Ты дурно дебютируешь, дофинский кадет. Притеснять бедных запрещено.
— Я был голоден, и я взял контрибуцию не с бедных, а с богатого дворянина, который должен бы был предложить мне обедать.
— А где же этот дворянин? — спросил Крильон.
Рони указал рукою на де ла Раме, возле которого стоял Эсперанс.
— Который из двух? — прибавил Крильон.
— Не я, — сказал Эсперанс, отступая.
— А!.. Это вы?..
Крильон окинул обвинителя взором с ног до головы с той холодной повелительностью, перед которой всякая гордость умолкает.
— Что у него взяли?
— Дичь, — отвечал Понти.
— И ригу сожгли, — вмешался Рони.
— За которую этот великодушный дворянин предложил заплатить сто пистолей! — вскричал Понти с поспешностью, как будто не хотел допустить своего начальника следовать неблагоприятной мысли.
— Сто пистолей за дичь и ригу, — это очень неплохо, — сказал Крильон.
— Не правда ли?
— Молчи. Ну, пусть дадут сто пистолей истцу, и пусть он поблагодарит.
— Истец хочет другого, — перебил Рони.
— Чего же?
— Он хочет выполнения статьи перемирия.
— Какого перемирия?
— Кажется, перемирие только одно, — колко сказал де ла Раме, который счел благоразумным до тех пор молчать и который, по условию с Эсперансом, хотел оставить жизнь Понти, но только так, чтобы его отблагодарили за это.
— Это вы говорите со мною? — спросил Крильон, широко раскрыв свои большие черные глаза, которые метнули молнии в несчастного де ла Раме.
— Да.
— Если так, то надо было снять шляпу.
— Извините. — Де ла Раме снял шляпу.
— Вы говорили, — продолжал Крильон, — что этот молодой человек хочет не денег за свою дичь и ригу?
— Он хочет, чтоб привели в исполнение статью о перемирии, — закричал Понти, — то есть, чтоб меня расстреляли.
Крильон вздрогнул от этих слов, и очевидно было, что к содержанию этой статьи он уважения не испытывает.
— Чтобы расстреляли?! За кур? — проговорил он.
— За уток. Как изволите видеть, профос уже арестовал меня, — сказал Понти.
— Кто это приказал? — спросил Крильон, осматриваясь по сторонам.
— Я, — отвечал Рони, несколько смутясь.
— Вы с ума сошли! — закричал Крильон.
— Надо же было уважить подпись короля.
— Вот вы, статские господа! — вскричал Крильон. — Вы воображаете себя воинами, потому что смотрите, как мы воюем. Отдать человека профосу за то, что он унес уток!
— И сжег… — перебил было Рони.
— Ригу, мы это знаем. — Крильон повернулся к де ла Раме. — И это ты требовал такого наказания моему гвардейцу?
— Я, — отвечал де ла Раме, очень смутившись от того, что Крильон вдруг начал говорить ему «ты», но гордость заговорила еще громче инстинкта самосохранения.
— И тебе предлагали сто пистолей выкупа?
— Да, — отвечал де ла Раме еще тише.
— Что ж, — сказал Крильон, подходя к нему, заложив руку за спину, с улыбкой такой же сердитой, как сердито вздернулись его усы, — я сделаю тебе другое предложение и бьюсь об заклад, что ты не станешь требовать ничего, когда выслушаешь его. Месье де Рони — философ, человек искусный в словах и в статьях. Он, как кажется, имел терпение выслушать тебя, и вы с ним сошлись, он ссудил тебе моего профоса, потому что это профос мой. А я совсем отдам его тебе. Посмотри на эту прекрасную липовую ветвь, через три минуты ты будешь на ней висеть, если через две не воротишься в свою берлогу.
— Я дворянин! — вскричал испуганный Раме. — И вы забываете, что над вами есть король.
— Король? — повторил Крильон, уже не владевший собою. — Король? Ты говоришь, кажется, о короле. Хорошо, я велю обрезать тебе язык. Здесь нет другого короля, кроме Крильона, король не командует гвардейцами. Я дал тебе две минуты, берегись, негодяй, минута уже прошла!
Де ла Раме сделал было какой-то протестующий жест и собирался возмутиться, но все его попытки затерялись в страшном шуме, поднявшемся в ответ на слова Крильона. Гвардейцы не помнили себя от радости, они хлопали в ладоши и подбросили шляпы в воздух.
