— В фас.
— Вот-те на! А я и не знал, что есть такая купюра!.. Ты мне ее не показывал.
— Я ее только вчера выиграл. Зеленая. Там столько лир, что и нулей не сосчитать…
Я почувствовал, как у меня с досады увлажняются глаза.
— Ни-че-го себе! — Серж отчеканил это едва ли не по слогам, — покажешь потом! Она дома у тебя?
— Да.
— А что еще на ней есть? Опиши. Там может и оборотная сторона купюры изображена?
— Конечно изображена, — сказал Широков.
Тут уж я не выдержал и обернулся.
— Это неправда! Не может быть такого! На оборотной стороне вкладыша всегда название жевательной резинки!
— Это была особенная партия жвачки — там двухсторонние вкладыши! — это сказал Серж, а не Пашка, очень язвительно и наклонившись к самому моему лицу. Как всегда обиженные глаза-ромбики.
— Не верю!
— Спорим? На фофан.
— Давай! Покажи мне такой вкладыш! — я так разъярился, что едва ли не с каждым словом выплевывал порцию слюны. Потом обернулся и посмотрел в сторону своего участка, до которого мы уже почти дошли. Мишка не слышал нашего разговора — заметив у дома своего отца (дядя Вадик, стоя возле кучи песка, быстро курил и стряхивал пепел на сеялку), он тотчас побежал к нему доложить о своих успехах.
Серж выпрямился и, оглядевшись зачем-то по сторонам, произнес тихо и угрожающе:
— Паш, вынеси этот вкладыш на минутку.
— Но… я же…
— Я сказал — неси.
Когда Пашка, вернувшись со своего участка, отдал вкладыш Сержу, нас троих никто не видел, потому что Мишка с отцом уже успели уйти в дом. Но я тогда об этом не думал: кроме этого вкладыша, у меня вообще все на свете вылетело из головы, — я даже о Лукаеве и то позабыл — и, между прочим, позабыл еще надолго!
— Вот он.
— Ну давай показывай!
— Смотри сам, — Серж протянул мне вкладыш.
Пожалуй, до самой последней секунды я не знал, что это произойдет, а потом, когда произошло, мне почему-то стало казаться, будто я спланировал это заранее, — нет-нет, я уверен, что выхватил вкладыш и бросился бежать чисто рефлекторно; хопа! — и к себе на участок чешешь во всю прыть секунды страха и мелькающих хрусталиков мира яростная зелень сливаясь в одну салатовую массу врезается в глаза страх от боязни споткнуться или быть настигнутым дыхание Сержа на спине и плечах, но вот вот заветная тропинка с кустом купальницы примостившимся слева, а за ним…
За ним была безопасная территория, моя земля, на которой мне ничего не угрожало, ибо на нее не осмелился бы ступить «никто из посторонних и ни при каких обстоятельствах».
(Тогда, будучи мальчишками, мы все чурались без спроса зайти на чужую территорию — даже если там жил твой близкий друг; а если надо было, к примеру, позвать кого-то — ну что же, кричали и драли глотки с проездной дороги, но чтобы зайти и, к примеру, постучать в окно — нет уж, увольте…).
Я добежал аж до середины участка — колодец с деревянной огородкой и бордюром мелькнул мимо меня дельтапланом; я сел под яблоню, на землю, из которой продиралась коротенькая травка: это место было специально предназначено для того, чтобы мы с Мишкой приходили сюда со складными стульями и книжками из внеклассного чтения на лето. Жуткая скукотища!
Хрустящий вкладыш-купюра с Ататюрком, который я рассматривал теперь со слезами на глазах, был куда приятнее! Но вовсе он не в анфас, а в профиль, как и на купюрах, виденных мною ранее, и никакой второй стороны, там только название жевательной резинки, как раньше, — значит, Серж наврал мне. Но он, разумеется, не позволил бы дать себе фофан; наверняка, он сказал бы нечто, вроде: «видишь, я же говорил тебе, что она односторонняя, а тебе что послышалось, тупица?», — и тотчас бы фофан получил я.
Теперь Серж не казался мне таким уж классным парнем. А что касается цвета купюры, тот и правда был зеленым — все эти многочисленные завитушки с утоньшениями и утолщениями, защитные значки, огибавшие портрет и достоинство купюры (стерлось из моей памяти; 1000 лир? возможно, я не уверен), напоминали узорную гравировку на какой-нибудь старинной шкатулке…
…………………………………………………………………………………………
Мне показалось, Мишка появился достаточно быстро, но подозреваю, до его появления прошло пять или семь минут.
