После размышлений пригласил Карпинского, и мы обстоятельно поговорили.
Ему хотелось добиться у меня политических оценок его деятельности, но я, честно говоря, уклонился от этого и переадресовал в ЦК, хотя мы оба отлично понимали, что ничего хорошего его там не ждет. Однако он был членом КПСС, и я решил занять в данном случае формальную позицию, преследуя только цель — уберечь его от нелегальщины. И Карпинский понял это.
Как писал в журнале "Столица" Егор Яковлев, Карпинский был в претензии ко мне лишь за то, что я не предложил ему чаю. Каюсь, не помню, может, такое и случилось, хотя подобные вещи были не в моих правилах.
Я доложил о беседе Андропову. Помню, Юрий Владимирович встал из-за стола и долго ходил взад-вперед по кабинету, а это всегда сопутствовало его серьезным раздумьям. Потом остановился и внимательно посмотрел на меня.
— Плохо, что такие, как Карпинский, уходят от нас. Это свидетельство: в нашем доме не все ладно. Не знаю, поймут ли его в ЦК.
Андропов поручил мне рассказать о беседе Е.М. Тяжельникову, который хорошо знал Карпинского и смог бы повлиять на него. Тяжельников согласился с этим.
Однако, как и ожидалось, в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС Карпинского не поняли. Он был исключен из партии и уволен с работы".
Мы не зря выше помянули пресловутого Дубельта, оставшегося в российской памяти как символ полицейского лицемерия. Стилистика тут напоминает знаменитую пародию поэта А.К. Толстого про "лазоревого" (жандармского то есть) начальника: "Я знал вашу матушку. вас погубили супостаты.". Трудно, конечно, ожидать тут хорошего слога, но посмотрим на суть дела.
Что ж, я тоже знал Карпинского, человек он был в Москве известный. Еврей, усыновленный старым большевиком, другом Ленина, он был баловнем судьбы, типичным советским плейбоем, которому очень многое дозволялось, за что наказывали других. Человек не без обаяния, он никакими талантами не обладал, умер уже, а вспомнить нечего. Будучи в высокой партноменклатуре, перебрал уж слишком, создав "со товарищи" нечто вроде подпольного издания. Других за такое дело… И начальник мрачной "Пятки" и его шеф Андропов проявляют совершенно несоветское благодушие. Как в той пародии: "Мы знали вашего батюшку." И уже не надо пояснять, какому типу людей сочувствовали начальники очень грозной для других Лубянки.
И вот последний пример в этой истинно бесконечной серии. Рассказывают супруги Соловьевы, перед выездом в Израиль они якшались с "демократической" (тогда говорили "прогрессивной") интеллигенцией. И этому их свидетельству можно поверить: "У Евтушенко был записан телефон Андропова. Узнав, что Солженицын изгнан из Советского Союза, Евтушенко, предварительно выпив для храбрости, вечером 17 февраля 1974 года позвонил по этому телефону:
"Как вы могли лишить Родину такого великого таланта?"
Андропов, уловив в голосе поэта нетрезвые нотки, посоветовал ему позвонить еще раз, когда тот проспится.
За два года до того, весной 1972 года, Евтушенко позвонил по этому телефону и добился частной аудиенции с его владельцем. Так как Евтушенко не делал из этой встречи тайны и рассказывал о ней не только нам, но и очень многим, то мы не видим причины, почему должны о ней умолчать (как мы умалчиваем либо приводим без ссылок ряд других личных свидетельств об Андропове, которые были сообщены нам конфиденциально).
Оба в это время нуждались в такой встрече, хотя причины для этого у них были разные. Поэтом двигал импульс обиды: он возвратился из очередного турне за границу и впервые был педантично, в течение нескольких часов, обыскан на таможне, не без оснований, как обычный советский гражданин, в то время как он сам полагал себя, также не без оснований, необычным советским гражданином. К тому же он недосчитался после этого досмотра ряда вещей в своем багаже: нескольких номеров "Плейбоя", двух-трех склянок с лекарствами, десятка эмигрантских изданий. По этому поводу он сходу написал оскорбленное стихотворение, которое читал нам, так же как и, по его словам, своему высокопоставленному собеседнику, к которому обратился с жалобой на таможенников. Смысл этого стихотворения сводился к тому, что Родина, вместо того, чтобы встретить своего поэта цветами после того, как тот возвратился, выполнив за ее пределами и среди ее врагов трудную патриотическую работу, унижает и оскорбляет его недостойными подозрениями. По словам Евтушенко, его жалоба была мгновенно удовлетворена: Андропов извинился за недоразумение и обещал, что забранные вещи будут ему возвращены.
