…Прощай, математическая школа, матмех университета, прощай все… Прощай, Левина мечта, научная карьера, Левина прекрасная судьба… все оборвалось, не начавшись…
Все ниточки связались уже к середине дня, а как им не связаться?..
Фира повсюду искала Леву, сновала, как челнок, из школы домой, из дома в школу, домой и опять в школу. К последнему уроку в школу пришел Виталик, и Фира тут же схватила его, как лиса петушка, — раз и утащила к себе. «Где Лева?» — спросила таким голосом и так посмотрела, что Виталик даже не отпирался, сразу признался — у Алены Смирновой.
— Она заболела… обожглась. А я там не был, — пряча глаза, сказал Виталик. Все равно Аленин ожог скрыть не удастся, и если он начнет запираться, то еще хуже сделает — тогда Алену уж точно с пожаром свяжут… Получится напрасный героизм, бессмысленный.
Через семь минут, после того как Фира ПОСМОТРЕЛА на Виталика, она уже звонила в дверь Смирновых.
…— Господи, Алена, что ты с собой сделала… — простонала Фира.
Фира сидела у Алениной постели и плакала. Господи, Алена, девочка, — золотые волосы, обугленные губы, черное лицо в пузырях…
Фира не спросила, что привело Алену с Левой в ее кабинет, — какая-то глупая шалость, какое это теперь имеет значение… Фира плакала над почерневшим Алениным лицом, не зная, о чем плачет сильней, о своем бедном, ни в чем не виноватом сыне или об этой девочке, ее исчезнувшей в огне красоте… Наверное, все-таки о своем сыне.
— Что ты с собой сделала?.. — горестно сказала Фира. И вдруг сорвалась, закричала: — А что ты сделала с Левой?.. Ты понимаешь, что ты сделала с Левой?!
Она никогда не говорила так с учениками, она вообще ни с кем никогда так не говорила.
— Ты, избалованная дрянь, ты понимаешь, что он гений? Ты понимаешь, что он еврей? Ты понимаешь, что ему кранты?.. — не помня себя, выкрикивала Фира. Опять откуда-то из глубин подсознания выскочило это слово.
* * *
На следующий день к семи часам вечера в кабинете директора собрались родители преступников: Фира Зельмановна Резник, — она уже была не завуч, просто родитель, и Ольга Алексеевна Смирнова.
Присутствие Ильи на этом карательном сборе Фира посчитала бессмысленным. Илью нельзя было пускать на это разбирательство, ни в коем случае! Он будет нервничать, спорить, ершиться, шутить: «Что мы имеем — сионизм, антисоветчина и пожар. А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо…» Сделает еще хуже… хотя КУДА хуже…Впрочем, есть КУДА хуже — он может сказать, что это его личная антисоветская и сионистская литература. Тогда — беда. Илью не просто выгонят с работы, Илью могут посадить.
Она больше не повторяла себе: «Илья виноват, виноват, виноват…» Как только она рассказала ему, что случилось, вся злость прошла, такой Илья вдруг стал несчастный, так беззащитно моргал, и лицо у него было — ну, ударь меня, плюнь на меня, делай со мной что хочешь… Злость прошла, осталось безмерное Фирино отчаяние, отчаяние и желание защитить своих мальчиков, таких маленьких и жалких.
Илью Резника к директору не взяли, а Андрею Петровичу Смирнову идти на ковер к директору школы было не по чину, собственно говоря, он бы сам мог вызвать директора к себе.
Родителей Виталика никто не вызывал. На Леву указывали задачи из маткружка, на Алену обгоревшее лицо, а на Виталика не указывало ничего. Ни Лева, ни Алена его не упомянули, и он остался в стороне.
— Буду с вами предельно откровенна. Таких ЧП в нашем районе еще не было… Для школы это позор, — сказала директриса. — Это не совсем обычное дело, в нем замешаны дочь Андрея Петровича и сын учителя, много лет проработавшего в нашей школе… бывшего нашего учителя.
Ольга Алексеевна и Фира сидели по разные стороны стола, Ольга Алексеевна скромно, с непробиваемо равнодушным лицом, но так, что не совсем понятно, кто здесь главнее, кто у кого в кабинете, Фира некрасиво сгорбившись. С той минуты, когда она вошла в кабинет директора не как завуч, учитель, а как родитель, она ни о чем не думала, испытывала только физические ощущения — сердце провалилось вниз, тошнило, резко болело в груди…
— У нас есть и еще кое-что, о чем я обязана сообщить в вышестоящие инстанции. Если бы не это, мы могли бы все спустить на тормозах из уважения к Андрею Петровичу, — директриса коротко поклонилась в сторону Ольги Алексеевны.
