Ольга Алексеевна устало кивнула — что ж тут не понять, их жизнь устроена навсегда.
— А если прибавить ко всему эту Нину, ситуация в корне меняется, — Андрей Петрович говорил медленно, значительно. — Мы должны будем ее прописать. ПРОПИСАТЬ! Ты понимаешь, что такое прописка?! Впоследствии она сможет претендовать на жилплощадь. Прописка — это навсегда.
— Конечно, мы не можем ее прописать в ущерб Алене и Арише, — согласилась Ольга Алексеевна.
Ипполит топтался на морозе под окнами, Женя и Надя остались одни…
Андрей Петрович закрыл глаза, повернулся на правый бок, — на левом боку запретили спать врачи, по-детски накрылся с головой одеялом и вдруг оттуда, из-под одеяла, вскричал шепотом, как всхлипнул:
— Ну, мы же не виноваты, я не виноват!.. Мы не можем взять девчонку, и точка!
— Ты не виноват, не виноват! Мы не можем ее взять, ты прав, прав, успокойся… — зашептала Ольга Алексеевна.
Андрей Петрович застонал тоненько, как ребенок, и Ольга Алексеевна прямо-таки физически почувствовала, как в ней нарастает злость, как она вся наливается злостью на Катьку. Не хватало еще, чтобы Катька из могилы попыталась разрушить их жизнь!
— Сердце, побереги сердце, — приговаривала Ольга Алексеевна и гладила, гладила любимую грудь, обходя пальцами жирные складочки так нежно и невесомо, будто ласкала младенца.
Три года назад врачи нашли у него нарушение сердечного ритма. До этого они ездили в отпуск вместе с девочками, попеременно в Крым и на Кавказ на дачи ЦК, но последние годы уезжали вдвоем в санатории 4-го управления. Отдых в санаториях немногим хуже, чем на дачах ЦК, и заодно можно провериться, подлечиться… Времени заняться своим здоровьем в течение года у него не было, а нарушение сердечного ритма диагноз хоть и не страшный, можно сто лет прожить, но чреватый неожиданностями — можно и не прожить…
Врач сказал, Андрею Петровичу при его нервной работе необходимо больше отдыхать, бывать на даче, хоть раз в неделю гулять по лесу. Госдача, огромный дом в Комарово на участке в 30 соток в сосновом лесу — гуляй-не хочу, но сколько раз было — приезжает на дачу и через час по звонку мчится в город…
Не нервничать! С такой работой попробуй сохранять спокойствие.
А теперь и дома, где он должен получать только положительные эмоции, — такое!
Ольга Алексеевна приподнялась на локте, зашептала:
— Андрюшонок, а если узнают?…Узнают, что у нас родная племянница в детдоме?.. Ты первый секретарь райкома, я член партии… Партия очень тщательно следит за нравственной стороной. Сдать родную племянницу в детдом… как это будет выглядеть?.. Да еще мать погибла при трагических обстоятельствах. Такое неординарное событие, взрыв в метро… Я не понимаю, откуда У НАС, в Советском Союзе, взрыв в метро?!
Андрей Петрович вздохнул.
— Это очень плохо выглядит — родная племянница в детдоме… А ты, Олюшонок, молодец, соображаешь…
Олюшонок про партийную работу много чего понимает. Партийные правила строги — в нравственном плане все должно быть идеально. В семье все должно быть идеально. Если в семье неурядицы, то ВСЕ. Второй секретарь, на место которого он когда-то пришел из завотделом, полетел всего лишь из-за подозрения в интрижке в своем аппарате. Бюро обкома только что освободило третьего секретаря из-за сына-подростка — мальчишка почитывал какую-то там запрещенную литературу…Родная племянница в детдоме — это вам не подросток-читатель, не интрижка, не разрушение семьи, но тоже плохо. Могут сказать — а как же гуманность и тому подобное, как мы выполняем свой, так сказать, общечеловеческий долг?.. Но все же это маловероятно. А Олюшонок при всем своем уме и понятии о партийной работе — женщина. Так за него боится, что не может сравнить риски.
Девочка в детдоме — это, можно сказать, похоронили гадкую тайну навсегда. А вот девочка живет у них в семье — это мина замедленного действия. Если потребуется его уничтожить, запросто раскопают, ЧЬЯ дочь эта Нина. Компромат ТАКОЙ убойной силы — в семье одного из руководителей Ленинграда проживает дочь человека, у которого руки в… тьфу, гадость какая! — такой компромат может свалить его в считаные часы.
