Толстовский дом — это не вылизанный стерильный дом с однородным социальным окружением, наш дом уникален по своему социальному разнообразию, здесь представлены все варианты жизни, от роскошных квартир до коммуналок, от «лексуса» до разбитых «жигулей». В нашем элитном, элитном, элитном доме полно странностей и противоречий, у нас в одном подъезде позолота и мрамор, в другом кошки и запущенность, а бывает, что на одной лестничной площадке коммуналка и роскошное жилье. Может быть, в целом мире осталось только одноединственное место, где представлена вся жизнь, а не кусочек.
В Толстовском доме большие квартиры… Очень большие квартиры, около двухсот метров. В советское время это были большей частью, конечно, коммуналки. Но и отдельные квартиры тоже были, в них жили академики, артисты, начальники и их дети — золотая молодежь.
Таня Кутельман, дочь профессора Кутельмана, — первый двор, третий подъезд, квартира на третьем этаже.
Виталик Ростов, сын знаменитого пианиста Ростова и певицы Кировского театра Моисеевой, — первый двор, первый подъезд, четвертый этаж.
Алена и Ариша Смирновы, дочери первого секретаря райкома Петроградского района, — подъезд напротив Виталика, пятый этаж, квартира напротив лифта.
Лева Резник, сын незнаменитых родителей, жил во втором дворе, — второй двор в Толстовском доме — это не черный двор, второй так же красив, как первый, — в квартире из семи комнат, где кроме Резников было прописано девятнадцать человек.
…Сейчас, конечно, все изменилось. В огромных квартирах, бывших коммуналках, живут очень богатые люди, для них наш дом, наш любимый старый дом, — «престижное элитное жилье». В бывших профессорских квартирах с отваливающимися обоями и сервантами советских времен осталась старая, очень старая советская интеллигенция или потомки старой советской интеллигенции, они могут пройти по двору своего детства с закрытыми глазами.
Все изменилось… Но не настолько «все», как кажется. Коммуналок еще много осталось. И кто там только не живет — милиционеры, модели, врачи, программисты, безработные. Толстовский дом, как Ноев ковчег, — в нем есть все.
У нас бывает забавно: охранник открывает респектабельному господину Резнику дверь «лексуса» — «пожалуйста, Лев Ильич», а мимо задумчиво тянется сосед в отвисших тренировочных образца 1980 года с помойным ведром в руке и, отталкивая охранника, говорит: «Левка-морковка, дай прикурить». Лев Ильич дает, потому что он — Левка-морковка. Они раньше в одной коммуналке жили.
В новом доме с однородным социальным окружением нет прошлого, нет дружб длиною в жизнь, ссор и романов, любви и предательства, а у нас, а здесь… Как говорил Райкин: «А у на-ас… а зде-еся…» У нас жизнь — как будто долгий-долгий сериал. Драма с элементами комедии, с детективной линией и психологической составляющей.
— Три парадных двора Толстовского дома декорированы так же тщательно, как и фасады. В отделке дворов и фасадов использовались тесаный известняк, кирпич и штукатурка. В отделке дома видны элементы, характерные именно для творчества архитектора Лидваля…Что? Почему в таком дорогом доме до сих пор есть коммуналки? Ну, как почему коммуналки?.. Это же Ленинград. То есть Санкт-Петербург, конечно… Почему я говорю «Ленинград»? Знаете, мы, ленинградцы, когда говорим о прошлом, мы все-таки говорим «Ленинград». Мы ведь родились в Ленинграде, ходили в школу в Ленинграде, и…
И мы боремся с волнами, направляя наши лодки против течения, которое неизбежно относит нас в прошлое.
Фитцджеральд
Ленинград, 1969 год, обед у Фиры Резник
Было три звонка, — к Резникам три звонка.
— Я открою, — Илья бросился в прихожую, в глазах — праздник.
В каждом взрослом мужчине можно увидеть мальчика, нужно только подойти к мужчине как к шедевру, на котором, чтобы скрыть художественную ценность, сделана поздняя запись — к примеру, на мадонне Рафаэля нарисованы лубочная Маша и три медведя. Можно, как говорят реставраторы, «расчистить», осторожно, слой за слоем снять позднюю запись с мужского лица, удалить следы разочарований и побед, жесткости, нежности, неприкаянности, беспомощности… и остального, что у кого есть.
