-Ну, не такой уж дохлый. – Криво, словно преодолевая чье-то сопротивление, усмехнулась Марана. Лицо ее медленно разглаживалось.
-А я слышал, что ты под ее окном стоишь и ждешь, когда из ее руки нитки посыплются. Или уснет. – Решился высказать ей свои сомнения. Спешить не куда. Время есть. Можно и поболтать.
И снова ее лицо, так и не успев разгладиться, почернело.
-Вот же славу себе какую добыла. – Старческим дребезжащим голоском проскрипела она. – Наговорят же такого. А я ни сном, духом. Подбираю то, что сестрица Макошь теряет, и к месту пристраиваю. Сама и пальцем не пошевелю.
Помолчала о чем – то раздумывая и нерешительно спросила.
-Может мне рассерчать?
Тень вокруг плаща богини стала настолько густой, что в ней потерялась и сама Марана.
-Вот уж на кого грешить надо, так это на сестрицу мою Макошь. Сидит, колода, сиднем день-деньской и не пошевелится, чтобы посмотреть, что у нее в печи чугунок с кашей сидит. Спохватится, соскочит, а нитки из рук так и посыплются, так и сыплются. А то к окошку кинется, Велеса своего поджидая. Тут уж не только нитки, веретено укатится, да так, что днем с огнем ищи, не отыщешь. А я ходи и подбирай за ней.
В лицо дохнуло нестерпимым холодом. И он почувствовал, как от лютой стужи, сам холодеет, и не рукой, ни ногой…. Подумал так, и грустно усмехнулся. Где сейчас те руки вместе с теми же ногами.
-Да, не переживай ты так, девушка. Не бери в голову. Красоту растеряешь. – Постарался он по-свойски утешить расстроенную богиню. – Когда прижмет к одному месту, еще не то наговоришь со страха. Помню, лежал в госпитале, когда пулю схлопотал, в башке такое творилось, что ни в сказке сказать, ни пером описать. За окном весна, дамочки в мини-юбках и топиках, а я, как бревно на койке… И жить хочется, аж тошнит.
-Ты думаешь?
В голосе Мараны появилась надежда.
-Зуб даю! – Выпалил он решительно. И для убедительности даже ногтем большого пальца о зуб чиркнул. – Хоть к доктору не ходи. Сама подумай, стоит ли обижаться, когда человек, спроси его, себя не помнит? Смерть и смерть. А некоторые и заметить не успевают. Вот как я, к примеру. «БАХ!», и готово! По дороге размазало.
Мысли бились отстраненно. Хотя, где бы им биться тем мыслям, когда голова уехала отдельно. И суматошно. И все о чем-то ином, о чем прежде и не думал. Но ни как не о том, что должно было бы волновать его в эту минуту аж до крутячих депрессантов включительно. О собственной судьбе. А он стоит и на полном серьезе, как будто так и надо, успокаивает эту, бог весть откуда взявшуюся, богиню.
-И вообще, не грузись ты так, девушка. У нас это дело поставлено на поток. В три смены, и без перекуров на ночь. Замаешься собирать. Сами привыкли определяться с местом прописки. Если только с землей не перемешают. Так, тогда и думать не надо.
Мозги вот-вот окончательно вырубятся, а он несет черт те что, и ни какого волнения.
Богиня молчала, очевидно обдумывая его слова. Лицо мало -по малу снова разгладилось и на губах появилась улыбка.
-Давно меня, воин, ни кто девушкой не называл. Даже забывать начала. А ты напомнил. Говоришь, и суетиться не стоит?
-Даже в голову не бери. – Озабоченно ответил он. - Лучше подскажи, куда мне теперь. Сам там, а остальное… С пропиской что-то решать надо. Или у вас регистрация?
Понимал, что несет несусветную околесицу и бред собачий, и с будущим было все предельно ясно. Упакуют все лохмотья в гроб, оденут в цинк для красоты и отправят грузом 200 домой, чтобы было старикам над чем поплакать. А он на прописке зациклился.
А, может, и не бред собачий, а самый типичный бред? В смысле, не убили, а ранили основательно? И лежит он сейчас в полном отрубе в кузове ГАЗончика и несет этот отстой, на потеху ребят.
Марана помрачнела.
-Не бред, воин Ольх. – Тихо, чуть слышно проговорила она и отвела взгляд в сторону. - Для этого мира ты мертв. Но только для этого.
-Спасибо за доброе слово. Умеешь утешить человека. А я как-то сомневался. – Криво усмехнулся он.
И от удивления чуть не подпрыгнул. Но вовремя спохватился. Не на чем прыгать. Все, на чем можно было прыгать там, внизу осталось.
