На этом повествование заканчивалось. Когда доктор читал последние страницы, снаружи послышался вой сирен. Я в ужасе вскочила на ноги, но он решительно усадил меня обратно на стул:
– Это нас пока что не касается – предварительный сигнал тревоги.
И он невозмутимо дочитал рукопись до конца. Но тут дверь распахнулась и показалась голова управляющего дома:
– Служба оповещения предупредила о крупном налете, сегодня дело принимает опасный оборот…
Доктор поднялся:
– Да бросьте вы – «опасный»! Они обычно пролетают мимо. – Он сладко потянулся. Затем с вызывающим равнодушием открыл дверь на балкон. – Этот спектакль мы обязательно должны посмотреть!
Его хладнокровие раздражало меня, но в то же время оказывало какое-то гипнотическое действие: я покорилась его воле и немного успокоилась.
Сирены смолкли, город погрузился в какую-то почти торжественную тишину, с головой укрывшись покрывалом светомаскировки. Над ним высился величественный купол ночного неба, усеянного звездами и сияющего невыразимой ясностью; посредине, словно прозрачный серебряный шлейф, загадочно мерцал Млечный Путь. Я героически попыталась немного отвлечься.
– Прямо как в нашей рукописи – «преддверие неба»! – сказала я.
Он насмешливо посмотрел на меня:
– Да, вот так выглядит пару сотен лет спустя «преддверие неба». Сейчас вы увидите разницу.
По небу пронеслись два луча света, словно чьи-то незримые руки ощупывали с их помощью небосвод.
– Это прожектора, они ищут вражеские самолеты, – пояснил доктор. – Смотрите! Нашли!
Лучи внезапно сблизились, пересеклись, образовав огромный крест, и неподвижно застыли в темной синеве. А внизу опять завыли сирены, отвратительно, как «зверь, выходящий из бездны» [6]. В то же время в небе зажглись яркие световые пирамиды, которые медленно опускались на город. Теперь небрежное спокойствие доктора вдруг исчезло.
– Это вражеские «рождественские елки»! – крикнул он. – Вот теперь пора в убежище! «Рождественские елки» – это смерть!
Он схватил меня за руку и почти насильно затащил обратно в дом.
– «Рождественские елки» – это смерть… – повторила я как во сне. – «Рождественские елки»?.. Какое кощунство!
Мы ощупью спустились в подвал, в котором уже были люди – семья управляющего, соседи.
Я пропускаю часы, которые последовали за этим, – я даже не знаю, были ли это часы или минуты: страх смерти измеряется не часовыми стрелками. Мы были вне времени. Мы были вне сферы человеческого, мы находились во власти сатанинских сил. О, этот жуткий, шипящий звук несущихся к земле бомб, этот чудовищный грохот взрывов! И какое облегчение каждый раз, когда взрыв раздавался где-нибудь в стороне! Но потом вдруг – общий вопль ужаса, невообразимый треск и град обломков с потолка, удушливые облака пыли и могильная тьма – лишь в одном-единственном месте трепетно мерцающий свет в узком проломе стены.
– Быстро наверх! В дыру! – раздался властный голос доктора.
Я выкарабкалась вместе со всеми наружу и… отпрянула назад, во тьму подвала, ибо наверху бушевал ад! Кто-то бросился ко мне, схватил меня, выволок наверх и вытолкнул на улицу, корчившуюся в пляске огня. Вот, оказывается, к какому жуткому карнавалу готовился город! Я хотела опять скрыться в подвале, но снова почувствовала на своем запястье железные, неумолимые пальцы доктора.
– Вперед!
И я в отчаянии, но покорно, как ребенок, побежала за ним по гудящей огненной аллее, меж двумя шеренгами пылающих домов…
Вы спросите, что же стало с документами, ради которых я приехала в город. Конечно же, мы взяли их с собой в подвал: я отчетливо помню, как доктор поставил чемоданчик с семейным архивом на пол у моих ног, в то время как я судорожно сжимала в руках рукопись, которую он читал вслух. Она еще была у меня, когда я вылезала наружу сквозь пролом, но потом, увидев горящую улицу, я просто бросила ее наземь, как другие бросали деньги. Огненный вихрь закружил страницы по воздуху – я видела, как они вспыхивали, но какое мне было до этого дело!..
И позже, когда мы уже были в безопасности, я не испытывала сожаления или хотя бы удивления: все случилось именно так, как я и предчувствовала при виде затемненного, словно переодетого города. И вот он сбросил свой маскарадный костюм; чудовищный карнавал показал ничтожность не только той рукописи, но и всего, что до сих пор составляло смысл и внутренний стержень моей жизни. Я почувствовала себя нищей и обнаженной, ограбленной, лишенной тех благ, которые считала неизменно значимыми: человечность и христианская добродетель, благородство и культура, сословность и традиции – все это внезапно исчезло, словно никогда и не существовало, а если и существовало, то окончательно утратило свое содержание, улетучилось, а вместе с ним смысл и цель моего до той поры столь уверенно несомого бытия. Моя эпоха погибла. Где же теперь было мое место?
