Кир сдержал улыбку, наклоняясь над столом. Он был высокого роста, мускулистый, с вьющимися черными волосами, свисающими до плеч, густой бородой и усами. Его зеленые глаза, казалось, всегда сохраняли немного насмешливое выражение. Заратан полагал, что ему было лет тридцать пять.
Кир вытер пот со лба грязным рукавом белого одеяния.
— Может, тебе помочь, брат? — спросил он. — Меня прислал Иона. Думаю, он хочет, чтобы ты завершил работу, прежде чем ячмень созреет и его уберут.
Заратан нахмурился, окуная в таз следующий горшок.
— Да, спасибо, брат, — ответил он Киру.
Кир взял в руки горшок и принялся мыть его. Заратан перевернул вымытый им горшок вверх дном и поставил на стол для просушки. Солнце сегодня жгло особенно безжалостно. Повернувшись к Киру, Заратан прищурился.
— Он такой надсмотрщик, все время следит, — прошептал он. — Он всегда таким был?
— Трудно сказать, — улыбнувшись, ответил Кир. — Я здесь еще меньше года. Но ты должен понять. Брат Иона следит за тем, чтобы поля были вовремя и хорошо возделаны, чтобы монастырь сам обеспечивал себя пищей. Авва Пахомий учит, что мы должны сами себя всем обеспечивать. А это нелегкий труд. Ионе нужно, чтобы каждый из нас внес свой вклад в это дело.
Заратан искоса оглядел Кира. Когда его не было поблизости, монахи принимались рассказывать о нем впечатляющие истории. Они говорили, что он был отчаянным солдатом, лучником в римской армии, и убил множество людей.
— Ты снова задремал, брат, — прошептал Кир, наклонившись в сторону. — Давай за работу.
— Что?
Перед мысленным взором Заратана предстали тысячи лучников, давшие залп. Он угрюмо посмотрел на рослого мужчину, стоящего рядом с ним.
— Мой горшки, — повторил Кир. — А потом уже взыскуй любви Божьей.
Лицо Заратана скривилось.
— Смысл моей жизни в этом мире не в мытье горшков, брат. У меня есть более высокое призвание. Я пришел сюда потому, что все говорили, будто авва Пахомий позволяет монахам заниматься упражнениями духа.
Кир прищурил свои зеленые глаза.
— Сажать ячмень — тоже упражнение духа, брат, хотя мне кажется, что ты слишком глубоко погружен в свои мысли, чтобы понять это, — сказал он, показав на шнур, свисающий с кожаного пояса Заратана.
Заратан посмотрел туда же. Они были обязаны все время носить шнур, шерстяную веревку, используемую при чтении Иисусовой молитвы. Каждый раз, произнося «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного», следовало завязать на веревке узелок. Количество узелков на веревке показывало, сколько раз за день монах произнес молитву. На шнуре у Заратана было два узла. Он глянул на шнурок Кира. Тот был усеян узлами.
— Кир, я хотел бы беспрестанно молиться, как говорил святой Павел, но я хочу делать это правильно, стоя на коленях в келье, — сказал он. — А стоя здесь, под палящим солнцем, и намывая горшки, я не могу следовать этому святому призванию.
Кир расхохотался. Заратан вопросительно посмотрел на него, не понимая, что смешного нашел брат в его высказывании.
Из-за стены монастыря появилась Калай, монастырская прачка, со своей помощницей Софией. Если София казалась черноволосым чертенком из города, откуда приходила каждый день, чтобы помогать Калай, то сама Калай была рослой гибкой женщиной с волнистыми рыжими волосами и лицом, красота которого могла бы поспорить с красотой легендарной Магдалины.
Заратан посмотрел на нее и сглотнул, издав странный звук.
— Я не понимаю, почему авва Пахомий позволяет ей жить здесь, — прошептал он. — Она шлюха. А может, вообще демон.
Кир нахмурился, сдвинув темные брови.
— Она прачка. Или ты предпочел бы сам стирать свою одежду? Я-то думал, что ты ценишь каждое мгновение, чтобы молиться без перерыва.
Заратан поглядел, как Калай спускается к реке. Серое платье развевалось, облегая ее ноги.
— Она действительно пугает меня, Кир.
— Она пугает всех нас, брат. Но это не ее вина, а наша.
Хорошо хоть, что ей не позволялось общаться с монахами.
Она жила в отдельной хижине в одиночестве, ела отдельно от всех, ей не позволялось говорить с кем-либо, кроме брата Ионы, который приносил и уносил белье и одежду.
Не сводя глаз с Калай, Заратан взял следующий горшок.
