Кое-где подъем идет по лестницам, сделанным монахами. Почти вертикально лезешь к небесам, цепляясь руками за древние перила и крепкую траву, за корни, неровной бахромой торчащие у края ступеней. При этом сверху сочится родниковая вода. Церковный экстрим. Особенно интересно бывает, когда тебя вдруг обгоняет какая-нибудь древняя карга — возможно, в прошлом альпинистка.
Наконец мы на месте. И уже начинается служба — у могилы, где раньше покоились тела монахов. Теперь мощи перенесены в монастырскую церковь. Некоторые люди приезжают с вечера, ставят палатки. Ночью, объединившись у костров, плетут огромные красивые венки. Наутро ими украсят место молебна.
На службе — если начистоту — мне скучно, голодно и холодно. Гигантские строгие ели почти не пропускают солнечных лучей. К тому же земля скользкая, как подтаявшее сливочное масло. А мы ведь стоим на склоне. Приходится следить за равновесием.
Иногда я не дожидаюсь завершения и, сопровождаемая испепеляющими взглядами папы, ухожу выше. На самую-самую вершину. И вот здесь-то мне действительно начинает казаться, что я уже не на этой земле.
Тепло, и солнца много. Неба — еще больше, а запахи… Богородичная травка и полынь окутывают своими чарами. Сижу, привалившись к громадному камню, улыбаюсь проходящим мимо. И у всех — светлые и заботливые лица. Всегда б они так, а не только в горах да на Девятое мая! Разглядываю спины птиц, летающих у земли, в ущельях. И почти вижу, как из кущи елей, там, где идет служба, вверх уносятся стройными и благодатными столбами звуки песнопений.
Между прочим, ходит слух, будто где-то неподалеку от монастыря есть «пещера богатства». Якобы быть богатым тому, кто в ней посидит. Сколько зарекалась: в следующий раз обязательно найду! Но только здесь, на высоте, это кажется таким глупым и мелким, что стыдно за себя.
А ради такого чувства стоит карабкаться на вершину! И монахов, бросивших все внизу ради службы здесь, я понимаю.
Хотя, когда спускаюсь вниз… не понимаю.
Родители ходят в церковь уже года два и нас с братцем приобщают. Терпимо пока. Лишь бы с ума не сходили, как наши знакомые, которые своим дочкам даже брюки носить запретили.
Но как же удивительно бывает видеть на церковных службах так много русских лиц. Вы только не подумайте, что я националистка, — это позор, я знаю, и никогда друзей не делю по национальности, но просто это… странно. Так много русских лиц. Мы и в России этим летом долго привыкнуть к такому не могли: будто в церковь попали…
Хотя нет, какая церковь… Нам же там хамили. У нас такого за год не наберется, сколько в Москве за неделю наслушались. Но, с другой стороны, и в церкви при желании на хамство можно нарваться. Некоторые старухи только и шарят глазами по сторонам. Ищут, кому бы замечание сделать, скандалят.
Службы длинные, много чего за это время в голову придет: и сюжеты рассказов, и бегемотики, и как мне в любви признаться. А остальные, вроде, слушают, не отвлекаются… Неужели я одна такая?
Мы все еще валяемся у мамы на кровати. Спрашиваю ее:
— А ты о чем в церкви думаешь? Слов-то все равно не разобрать.
— Сначала было очень тяжело. Развлекалась, как могла. Сейчас по-другому. Во-первых, я выучила слова некоторых молитв и могу петь, когда все поют хором. А во-вторых, теперь во время службы хоть и думаю о своем, но думать стараюсь с других позиций. Прошу, чтобы мысли приходили правильные, чтобы не осуждать никого — только себя… И, если получается, на сердце становится спокойно и радостно. Тогда стоять вообще не тяжело, и бабки вредные не раздражают. Понимаешь, почему они такие вредные, — и их жалко. А за свои плохие поступки и мысли стыдно до слез.
И еще: я перестала отвлекаться на какой-нибудь необычный фасон или красивые серьги — я ведь не за этим сюда пришла.
— Мам, а по большому счету — за чем?
— Сначала ходила в церковь, чтобы почувствовать себя русской. Православие — огромный пласт в формировании русских как национальности. На православных традициях построена большая часть нашей культуры. Без знания этих основ, чувства «согрешил перед Богом — покаялся» никогда не проникнешь в глубину русских писателей — так, нырнешь лишь на пару сантиметров, как в сериал. А понять не сможешь… Но дело тут не только в Достоевском или национальном чувстве. Сама видишь — в храм много разного народу ходит, разных национальностей. Сейчас хожу, потому что… А можно, я не буду говорить? Это не объяснишь так просто, и оно очень личное. К каждому само приходит. Ты просто ходи, а потом сама поймешь. К тому же, всегда опасалась людей, носящихся со своими «откровениями свыше».
