Снизу неслышно поднялся камердинер - молчаливый, подобранный некогда в грязи шарэлитский полукровка.
- Сиятельный господин, - вкрадчиво зашептал он, изящно вьпибаясь из-за спинки кресла, - сиятельный господин, к вам в гости прекрасная дама.
- Кто такая?
- Благородная и непорочная Лээлин Аргаред.
- Кто-кто?
- Благородная и непорочная...
- Ага, понял. Я решил, что ты оговорился.
- Какие будут распоряжения, сиятельный господин?
- Я должен быть подобающе одетым, не так ли? Следовательно, попроси ее обождать и быстро поднимайся помогать мне одеваться.
Лээлин ждала в приемной, заваленной выкраденными из этаретских гнезд реликвиями. Красно лоснящиеся, в руку толщиной, словно обрубки плоти, вызывающе дыбились ароматические свечи с разлохмаченными, еще необожженными фитилями, вставленные в старинные напольные канделябры. Жирно поблескивали сплошь вышитые выпуклыми листьями драпри. В доме не слышалось ни звука. Тихо было и на улице - ни шагов, ни стука копыт. Лээлин мучительно пыталась представить свое будущее, но перед ее мутящимся от напряжения мысленным взором роилось что-то серое, наподобие вечернего снега или пепла. От этой слепоты было тягостно. Сила не шла на зов. С круто уходящей вверх раззолоченной лестнички соскользнул камердинер.
- Мой господин покорнейше и почтительнейше просит госпожу извинить его за долгую задержку и доставленные неудобства. Прошу вас следовать за мной.
Подобрав руками атласный подол, она ступила на узкую ступеньку. Покой, где ее опять оставили одну, служил, видимо, преддверием опочивальни. Она обратила внимание на винно-красное стекло в остроконечной части узкого окна, глубоко утопленного в толще стены. Пол покрывали мутно-серебристые песцовые шкуры. Четыре широкогорлые чеканные курильницы стояли по углам, - одна дымилась. Треть всего помещения занимало низкое, широкое, шестиугольное ложе с рамой из вызолоченных коленчатых реек, с литыми золотыми рожками на каждом углу. Массивные карнизы покрывала черно-золотая однообразная роспись, понизу была прибита длинная шпалера с изображением любовных игр от самых невинных до крайне непристойных. Возле окна стояло позолоченное большое кресло в виде раскрытой книги, окруженное целой стаей покрытых подушками скамеечек. Осмотревшись, Лээлин не заметила в этой комнате ничего для себя опасного. Беспокоило одно: почему ее пригласили не в те покои, где обычно принимают гостей, а в жилые помещения.
Минуту спустя вышел Ниссагль, подступил к ней неспешными легкими шажками и отвесил нижайший поклон, не опуская, однако, почтительного лица. Потом подал руку и, словно бы не видя, что она на нее не оперлась, направил ее к креслу со словами:
- Яснейшая Лээлин! Чем обязан столь нежданному и необычайному вашему визиту?
Глаза его горели страстным ожиданием. Лээлин, держась прямо, села на край кресла. Ниссагль устроился перед ней на скамеечке, словно паж или раб, и от этого стало вдвойне жутко. Атласная чешуя топорщилась на буфах рукавов. На нем был тот же костюм, в котором Лээлин видела его на охоте.
- Господин Ниссагль, мне смешна ваша вежливая недогадливость. Вы знаете, что речь может идти только о моем брате Эласе.
- Может, я и догадался. Но о чем в точности вы хотите повести речь, мне неведомо. Просветите же меня, неразумного. - вкрадчивые речи Ниссагля внушали ей какой-то безотчетный ужас.
- Господин Ниссагль, всем известно, какое влияние вы имеете на ее величество. Я хотела бы вас просить походатайствовать, замолвить перед нею словечко за Эласа.
- А с какой стати, яснейшая Лээлин? Помнится, на той злосчастной охоте вы выражали недовольство тем, что мы караем не за дело, а за "сказанное в запальчивости". Но ваш брат действительно покушался на жизнь королевы, более того, покушался, коварно прячась за спину бессловесного зверя. Такое прощать нельзя.
- Господин Гирш... Он молод, очень молод, он лишь по молодости и легкомыслию своему совершил то безумство, за которое несет сейчас наказание.
- Однако же вот вы, яснейшая Лээлин, еще моложе его, но не сотворили же ничего подобного и наверняка отговаривали бы его, случись вам что-нибудь заподозрить, не так ли?
