Не помню, как все началось. Совсем недавно я плыл в толпе, раздвигая ее, как Иисус воду, локтями и бедрами. Когда я, не торопясь, раскинув в стороны руки, продвигался вперед стилем брасс, мне вдруг показалось, будто и меня распяли. Но то, что меня сдерживало, нет, не крест, конечно, с каждой минутой ощутимо ослабевало.
Откуда-то сверху падают кости голени, у ног скелета стоят спортивные туфли разных фирм и разного размера, они валятся, и ими начинают играть в футбол.
Другой преступник. Для убийства людей, что я сейчас и продемонстрирую на конкретных примерах, важно, чтобы, как бы это выразиться, сам я был не здесь, а где-нибудь в другом месте. Позвольте, я коротко расскажу о своей жутковатой серии побед: чувствуешь себя так, словно сидишь в распределительном помещении трансформаторной подстанции: один взмах руки, один толчок ноги — и целые кварталы выведены из игры. Лишены жизненных соков! Мне вдруг захотелось использовать свой шанс на социальное самоутверждение, и я раз и навсегда отрекся от ценностей нашего общества, которые, надо сказать, ни для кого не представляют особой ценности. Что это вы так размахались руками, женщина, вспомнили о своих давно устаревших писательских воззрениях? Из какого заведения вас выпустили? Где формировались ваши драгоценные ценности? Посмотрим, имеет ли смысл отпирать вашу дверь. Нет, лучше оставим ее запертой. Вы преподносите мне то, о чем уже много лет талдычат газеты и что я никак не могу усвоить. Это не мои ценности. Мне они ни к чему. Оставьте их себе! Мне нужны совсем другие. Причем отнюдь не устойчивые. Вы ведь тоже неустойчивы, как писательница и как чья-то жена, вы уже почти выбрались из них, но пока не добрались до той самой канатной дороги. Только суньте туда свою жирную задницу — сразу увидите, что будет! Вы списанное за негодностью существо, вцепившееся в самопишущую ручку. Позвоните в офис картеля и попросите рассказать что-нибудь о конкурентах. И выберите себе ремесло, которое даст вам хоть какой-то шанс. Иначе вы скорее покатитесь вниз, чем взберетесь на вершину!
Еще и сегодня, спустя годы после первого тяжелого ранения, когда я чудом остался жив, эта работа доставляет мне особое удовольствие. Я никогда не устаю от нее и готов смириться даже с наказанием и другими неприятными сторонами своего ремесла. Вам отсюда слышно, о чем обычно болтают ангажированные художницы? Ну, я-то их не ангажировал! Я договорился с совсем другими людьми! Откуда доносится этот рев воинственных амазонок? Это вы их наняли? Их рев даже меня обратил бы в бегство, не знай я, кто его издает. Его издает одна-единственная дама, а именно вы! Вы считаете себя сиреной, но вас никто не слушает! Да и кто станет слушать такую, как вы! Или вы ждете, что из-за вас кого-то привяжут к мачте? Хотите вместе с другими запускать бумажного змея и музицировать, но умеете ли вы издавать звуки?
Вы, значит, явились собственной персоной. Ладно, я все вам покажу, смотрите, звуки идут отсюда. Слетают с ваших недовольных, мечтательных губ! Ну что у вас за вид? Взгляните хотя бы на мою подругу, она выглядит куда лучше! Да, моложе на тридцать лет, это кое-что значит. Искусство повествования, не покидай писательницу, что-то должно же у нее остаться, у этой общественной обвинительницы, ежегодно избираемой для этой роли всего одним человеком.
Внимание, я продолжаю, впишите и мою особу в плаху, которую держите на коленях в надежде, что кто-нибудь, наконец, положит на нее свою голову: я письмо для щели, в которую пытаюсь протиснуться. Я пеленка для штангиста, на случай, если во время работы от его мраморного фасада что-нибудь отвалится. Вероятно, под давлением, которое на меня оказывают, я становлюсь сентиментальным. Или мне только кажется? Моя война закончится благополучно; если на войне и бывает благополучие, то это благополучие моих товарищей, их пожирают колеса, словно пустые участки дороги, словно еще не пройденные километры, словно скамейки с табличкой, запрещающей некоторым лицам на них садиться. Случайно так вышло, что на них и впрямь никто не садился.
