В таком случае я объяснял приятелям, что это к делу не относится. Либо у вас есть «Bel Esprit», либо нет. Если есть, вы делаете пожертвования, чтобы вызволить майора из банка. Если у вас его нет — очень жаль. Вы не понимаете, что означает этот маленький греческий храм? Нет? Так я и думал. Жаль, Мак. Оставьте ваши деньги при себе. Мы без них обойдемся.
Как член «Bel Esprit» я вел кампанию весьма активно и в розовых мечтах видел, как майор выходит из банка свободным человеком. Не помню, как в конце концов развалился «Bel Esprit», но думаю, это было связано с опубликованием «Бесплодной земли», принесшей майору премию журнала «Дайел», а вскоре после этого одна титулованная дама взялась финансировать Элиоту журнал «Крайтирион», так что Эзре и мне можно было больше не беспокоиться о майоре. Маленький греческий храм, кажется, до сих пор стоит в саду. Меня всегда огорчало, что мы не смогли вызволить майора из банка силами одного лишь «Bel Esprit», поскольку в мечтах представлял себе, как он оттуда выходит и, может быть, поселяется в маленьком греческом храме, а потом мы идем туда с Эзрой, чтобы возложить на него лавровый венок. Я знал, где растет хороший лавр, и мог бы съездить за ним на велосипеде и думал, что мы можем увенчивать его всякий раз, когда ему будет одиноко или когда Эзра закончит править рукопись или гранки еще одной его поэмы, такой же большой, как «Бесплодная земля». С нравственной стороны вся эта история, как и многие другие, обернулась для меня плохо: деньги, собранные мною для вызволения майора, я повез в Энгиен и поставил в стипльчезе на лошадей, бежавших с допингом. В двух заездах эти подогретые лошади, на которых я ставил, обскакали неподогретых или недоподогретых, только в одном заезде наша была так простимулирована, что перед стартом сбросила жокея, и помчалась, и прошла всю дистанцию стипльчеза сама, прыгая волшебно, как прыгаешь иногда во сне. Будучи поймана и снова оседлана, она провела скачки достойно, но денег мне не принесла.
Я был бы только рад, если бы ипподромные деньги пошли на «Bel Esprit», но он уже не существовал. А я утешал себя тем, что благодаря выигрышу мог бы внести в «Bel Esprit» гораздо больше, чем намеревался. Но кончилось все хорошо: на эти деньги мы съездили в Испанию.
Когда начинаешь писать от первого лица и получается так живо, что читатели верят, они почти всегда думают, что эти истории на самом деле случились с тобой. Это естественно: когда ты сочинял их, ты должен рассказывать так, будто они случились с самим рассказчиком. В случае успеха ты заставишь читателя поверить, что все это происходило и с ним самим. Если у тебя получилось, ты добился того, к чему стремился, — создал что-то такое, что станет частью читательского опыта, частью его памяти. Может быть, читая рассказ или роман, он кое-что упустит, но незаметно для него оно войдет в его память, станет частью его опыта — частью его жизни. Добиться этого нелегко.
Пусть нелегко, но что почти всегда возможно для частных детективов от литературной критики — это доказать, что с беллетристом, пишущим от первого лица, не могло произойти всего того, о чем рассказывает повествователь, а может, и совсем ничего подобного. Какое это имеет значение и что доказывает, кроме того, что писатель не лишен воображения и изобретательности, — для меня всегда было загадкой.
В те ранние дни писательства в Париже я сочинял, опираясь не только на свой опыт, но и на опыт и знания друзей и всех тех, кого я знал или встречал на своей памяти, но — не писателей. Мне очень повезло в том, что самые близкие мои друзья не были писателями, а среди знакомых было много умных людей, умевших хорошо излагать свои мысли. Когда я был на войне в Италии, на одно событие, которого я был свидетелем или участником, приходились сотни таких, которые происходили с другими людьми, участвовавшими в войне на разных этапах. Мой собственный маленький опыт служил пробным камнем, с помощью которого я мог определить, правдив ли чужой рассказ или нет, и паролем было ранение. После войны я проводил много времени в Девятнадцатом округе и других итальянских кварталах Чикаго с итальянцем, с которым мы подружились в миланском госпитале. Он был молодым офицером, и несколько раз его тяжело ранило. Он поехал, кажется, из Сиэтла в Италию навестить родных и, когда Италия вступила в войну, пошел добровольцем. Мы были близкими друзьями, а он — превосходным рассказчиком.
